Валерий Хайрюзов - Почтовый круг

В жизни все непросто, нет четкой грани: добро и зло рядышком держатся.

В прошлом году, осенью, к нему в тайгу прилетел вертолетчик Шевцов. Выгрузил продукты и, взлетая, зацепил хвостовым винтом за лесину. Вертолет повело в сторону, закрутился в воздухе и упал в реку. Не раздумывая, Оводнев бросился в воду и вытащил полузадохнувшегося летчика. В зимовье растопил печурку, переодел летчика в сухую одежду, а сам ушел в Нойбу. За ночь пробежал сорок километров, чтоб сообщить о случившемся. Шевцова увезли в город, а надо было отвезти обоих. Неделю с температурой провалялся он дома, потом ушел в тайгу. А ниточка-то потянулась. Пока что вот до этой кровати.

Раньше, когда был здоров, все казалось привычным и простым. Только лишь вовремя определить: стоящее дело затеял или пустое. Он и на людей смотрел так: нужен ему этот человек или нет. Если не нужен, он тут же вычеркивал его из своей памяти. В последние годы он больше всего общался с летчиками. Без них как без рук. Собрать бригаду, заказать инструмент, оформить документы. Летчики — парни обязательные, им сделаешь на рупь, они тебе — на десять. «Вот чудаки! — частенько думал он. — Если хорошо подойти, так забросят в тайгу, куда надо, и продукты привезут, и самого вывезут». Но сейчас он ненавидел себя того, сортирующего людей, точно шкурки соболя, прикидывая, сколько он может снять с того и сколько с этого. Эх, если бы встать, вновь пойти своими ногами, много бы он сделал такого, о чем не думал раньше.

Ведь что же получилось: где только не побывал, куда только судьба его не забрасывала, а вернулся к своему берегу. Родился недалеко от этих мест, на прииске Удачном. Отец, Матвей Оводнев, работал старателем. От того времени остались в памяти галечные отвалы, в которых Степан с такими же мальцами, как и он сам, тоже пытался мыть золото. И бывали случаи, когда приходил домой не с пустыми руками. «Фартовый у меня сын», — улыбаясь, говорил отец. Отца он уже не помнил, а вот слова его запали: «Фартовый — значит счастливый». Отец умер в тридцать втором. Мать осталась с двумя детьми. На прииске к тому времени кончилось золото. Переехали в город. Голодное было время. Мать доставала откуда-то дрожжи, ездила в деревню, меняла их там на сало и яйца. Кое-как перебивались. Перед войной стало лучше. Он устроился плотником на деревообрабатывающий комбинат, оттуда в сорок четвертом ушел на фронт.

Забрали его в сорок восьмом. На станции, где он был начальником охраны, произошла кража. Из вагона средь белого дня украли несколько ящиков тушенки. Ему дали восемь лет за халатность. В пятьдесят третьем вышла амнистия, но он опять не поехал домой, а завербовался на Сахалин рыбу ловить. Десять лет там пробыл, потом обратно в свои края потянуло. В поезде познакомился с Марией. С ней он прожил недолго, приехал в гости Лунев и сманил его в Нойбу. Первое время он еще приезжал в Христофорово, а потом стал наведываться все реже и реже. Привык к вольной жизни. И пошло-поехало через пень колоду…

С улицы в палату падал лунный свет. Оводневу захотелось посмотреть, что делается на улице. Он на руках подтянулся к изголовью кровати, взял из-за спинки костыль и, словно крюком, подтащил им табуретку к окну. Затем, все так же опираясь на руки, перебрался на табуретку и через обмерзшее стекло стал смотреть на улицу. Напротив, в самом углу больничного двора, жили Воробьевы. С мужем Воробьевой — Борисом — они были из одного поселка и даже когда-то вместе учились в начальной школе, потом крепко из-за чего-то поссорились, и дороги их разошлись. У Воробьевых было трое детей. Старшая дочь училась в городе, а двое мальчишек ходили в школу. Часто Степан видел, как они всей семьей высыпали во двор, пилили, кололи дрова, убирали снег. Поглядывая на них, Оводнев пытался понять: чем же лучше Воробьев, почему у него есть семья, жена, дети, а он не имел ни того, ни другого. Что соединило их, где скрывается та сила, которая заставляет людей держаться друг друга.

Чем он хуже? Ну, не везло в жизни, но и удача не отворачивалась от него: как и у всех, сладкое чередовалось с горьким. «Но почему самое горькое мне досталось под конец? — спрашивал он себя. — Нет, так нельзя, — остановил себя Оводнев. — Так я, пожалуй, до времени в гроб себя загоню. Только не раскисать, не все у меня плохо. Ну, заболел. С кем не бывает. Поправлюсь. Вон другие здоровые, а хуже больных — ни кола ни двора. А у меня есть деньги. Стоит только захотеть — все будет. В дом инвалидов не пойду, пусть туда идут те, у кого за душой вообще ничего нет. А мне стоит только на ноги встать. Я еще себя покажу».