Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

— А теперь давайте покатаемся верхом! — предложил Лессинг. — Можно мне оседлать твою лошадь?

И, не дожидаясь ответа, схватил деревянную лошадку и устремился с нею за дверь. Оба мальчика ринулись следом. Вокруг дома началась бешеная погоня. Отец скакал на деревянной лошадке, а Фриц и Энгельберт пытались его поймать. Это была одна из их любимых игр.

Ева стояла у окна и смеялась. Лессинг скакал изо всех сил. Но вскоре шумная ватага, к которой присоединилась и Мальхен, настигла-таки его. Вот это была забава! Настоящая, чудесная забава!

Новое благодеяние принесло новые заботы. Его светлость, которого, видимо, насторожило чужое внимание к его библиотекарю, вскоре после возвращения Лессинга из Мангейма пожаловал ему для постоянного житья домик попросторнее. То был расположенный неподалеку от библиотеки так называемый дом Шеффера: одноэтажный центральный корпус с выступающими боковыми крыльями и широкой четырехскатной крышей. Уже в его скромных размерах явственно проглядывала гармония барочной архитектуры. Тут были комнаты в три окна, тихий кабинет с чарующим видом на лужайку позади дома и маленький внутренний дворик с изящными елями справа и слева от дорожки. Усадьбу окружала стена в человеческий рост с широкими воротами.

То, что Лессинг, не терпевший беспорядка, все лето и всю осень жил, как он сам в шутку говорил, сразу в трех местах, было бы для него до свадьбы источником постоянного раздражения. Теперь же он только посмеивался над всеми возможными неприятностями и был бодр, как никогда.

Семья продолжала жить в доме Бёрнера, а Лессинг по-прежнему держал свои книги и рукописи еще и в мансарде старого замка — до тех пор, пока в более просторной усадьбе Шеффера не побелили стены, не навели порядок и не прибили венские драпировки Евы. Это заняло почти целый год, ибо Еве следовало беречься. Лессинг всячески заботился о своей дорогой жене, так как узнал радостную новость. У них должен был родиться ребенок.

При мысли об этом Лессинг делался озорным, как мальчишка. Когда берлинский друг Лессинга Николаи обратился к нему за текстами для своего альманаха народных песен, Лессинг напомнил ему дерзкую, многоязычную шуточную песню:

Правда, французскую и итальянскую строфы он припомнить не смог, однако в шутливой форме дал Николаи понять, как позабавила его эта песня: — «Прошу не забывать, что английскую строфу я сочинил сам — так что не думайте, будто вы и Шлоссер — единственные немцы, сочинявшие стихи на английском языке!»

Дальнейший поиск текстов такого рода доставил ему изрядное удовольствие. Были опрошены все друзья, и спустя несколько недель Лессинг снова послал ожидавшему с нетерпением Николаи на выбор для его коллекции первые строфы грубовато-шутливых песен:

Или же:

Были тут и забавные прибаутки-бессмыслицы, иначе говоря, шуточные песни, созданные, очевидно, по образу известной «Дело было в январе, пятого апреля».

Лессинг писал Николаи:

Однако Лессинг отобрал и некоторые тексты, исполненные глубокого смысла и так точно отвечавшие его собственным тайным опасениям, словно он не нашел эти стихи, а сам их сочинил.

Господин Мозес, которому Николаи дал прочитать письмо, первым заметил странные, как ему показалось, колебания настроения Лессинга от безудержного веселья до мрачной озабоченности и связал это с выходом в свет четвертого тома вольфенбюттельских «Материалов». Четвертый номер «Материалов» содержал значительную часть из «Фрагментов безымянного», и больше ничего.

— Создается впечатление, — сказал господин Мозес берлинскому книгоиздателю Николаи, — будто наш друг приложил все силы к тому, чтобы бросить вызов ортодоксальной теологии. Тот, кто хорошо его знает, может предположить, что Лессингу пришлось слишком поспешно сдавать в печать этот четвертый том «Материалов», ибо он снова нуждался в деньгах. На самом же деле ему сейчас куда ближе шуточки о Лизхен, которой норовили заглянуть под юбку, и о невесте, что отказывалась лечь в постель. Мне, собственно говоря, уже давно следовало бы его навестить, ибо молчание, которое хранит ортодоксия, напоминает затишье перед бурей.