Э.Зорин - Большое гнездо

Лишь руки, касавшиеся теплых листов пергамента, напоминали ему что-то, но что?..

И вот однажды сверкнула молния, обожгла пальцы и разлилась внутри его спокойным светом: разве не вложил он душу свою в эти листы, в эти маленькие черные буковки? Разве не осенил его бог своей благодатью, ниспослав ему великое знамение? И разве не его избрал он среди многих, водя рукой его? И не свои ли помыслы вложил в пергаментные листы, которые останутся и будут жить вечно?..

— Господи, — шептал Чурила, — верую. Воистину душа человеческая бессмертна...

Так и умер он с этими словами на устах. Игумен закрыл его глаза и вышел из кельи. На всходе стояли плачущие монахи.

— Почто плачете? — спросил их игумен, глотая слезы.

— Жаль Чурилу, — сказали монахи.

— Возрадуйтесь, скоро душа его встретится с богом.

— Воистину так, — сказали монахи, но слез не могли унять. Тогда взошел игумен в собор, и следом за ним взошли в собор все. И повелел игумен, как в праздник, зажечь восковые свечи. И свечи зажгли, как он повелел, и встали на колени.

— Помолимся, братие, — сказал игумен.

— Помолимся, — сказали монахи. И долго молились и клали земные поклоны.

Спи спокойно, Чурила. Пусть не тревожат тебя земные сны. Прольются над тобой дожди, лягут снега, взойдут весенние травы, созреют на полях злаки. И снова прольются дожди, и снова лягут снега, и снова взойдут весенние травы...

Призовет к себе Всеволод обученного грамоте ратника и скажет ему так:

— Забудут ли внуки наши содеянное отцами и дедами? Умрет ли память о нас вместе с нами?..

— Нет, не умрет, — скажет ратник, и преклонит колена, и возьмет из руки князя твою летопись.

Пролетят годы. Придет лихолетье. И над могилой твоей. Чурила, подымет пыль до небес чужая конница. Принесет она с собой запах далеких становищ и горькой степной полыни. Рухнут городницы Владимира и Суздаля, вспыхнут, как свечи, белокаменные соборы, умоется кровью земля... Пронзенный стрелой, падет ратник на желтые листы пергамента.

Но разве люди дадут оборваться памяти?.. Темной ночью придут они и похоронят ратника, а бесценные листы, рискуя жизнью, унесут с собою в леса.

Спи спокойно, Чурила. Пусть не тревожат тебя земные сны. Не скоро придет на могилу твою страшная весть — далеко отсюда еще только собирается конница в бескрайние табуны...

А пока ни стар, ни млад не пройдут мимо — присядут у холмика, развернут тряпицу с нехитрой едой, помянут тебя, отдохнут и тронутся дальше в путь...

...Бродит русский мужик по земле — ищет себе лучшей доли. Проложил дороги во все концы, пробил тропы сквозь бурелом и болота. Но заветной тропы всё никак не найдет.

А от Дышучего моря, треща небывалыми морозами, идет с великими снегами суровая зима...

Все, что сказывал Морхиня про Веселицу, все истинно так и было. Не удержал его Мисаил — ни добротой своей не удержал, ни речьми праведными.

— Ища озлобления в сердце своем, — говорил Мисаил, — ступаешь ты, Веселица, на грешный и зело опасный путь. И в том я тебе не помощник, и благословения моего для себя не жди.

Горько было сознавать старцу, что не нашел он в сердце Веселицы отклика на свою доброту, но верил еще: не много пройдет времени, потолкается Веселица в миру — и вернется назад. Не сыскать ему правды — зарыта она глубоко, милости княжеской не добиться — нет у него послухов против Одноока. Посмеется над ним боярин и велит вдругорядь гнать со двора. А князь сурово накажет за наговор.

Предостерег бы Мисаил Веселицу, да по глазам прочел: падут слова его на бесплодный камень. Почто надрываться зря?..

Ушел Веселица. Придя во Владимир, перво-наперво заглянул к Морхине.

Кузнец вытаращил глаза:

— Покойничек не то ожил?

— Не хоронил ты меня...

— Другие хоронили...

— Хоронить-то хоронили, да в гроб положить забыли. Вот он я!

— Не серчай, Веселица, — мягко сказал кузнец. — Видеть тебя я рад.

— Одноока тоже порадую...

— Эко удивил!.. А в беде своей ты сам виноват. Одноок брал, что в руки шло: на то он и резоимец.

— Ко Всеволоду пойду.

— Вовсе помутился у тебя рассудок. Да нешто князь боярина даст в обиду?

Совсем отчаялся Веселица. Обессилев, прислонился к наковальне, опустил безвольно руки. Острые лопатки жалко торчали сквозь продранную на спине рубаху, грязные пальцы высовывались из худых лаптей.

Умолял Веселица:

— Ну, научи меня, Морхиня. Ты человек мудрой — про то все говорят. И князь тебя чтит. Как быть?..