Но афера Геккерена выглядела бы неправдоподобной, а его способности интригана сверхгениальными, если бы эта история прошла гладко. Получив письма, Пушкин, во-первых, не придал никакого значения намёкам на Николая Павловича. А, во-вторых, - и это главное - сразу догадался, от кого, они исходят, какую цель преследуют, и незамедлительно (5 ноября) послал вызов Дантесу. (Посла иностранного государства он не мог вызвать на дуэль, возможно, и это обстоятельство учитывалось масонами при выборе исполнителя приговора.) Такого стремительного развития событий Геккерен не ожидал. Было очевидно, что хотя Пушкин и подтвердил ещё раз свой горячий и бескомпромиссный характер и тем самым оправдал выбор Геккереном слабого места в натуре поэта, но противником для заговорщиков он оказался непростым. К дуэли (а дуэль для Геккерена означала убийство поэта, т. е. игру в одни ворота) чуть ли не в день рассылки оскорбительных дипломов ни Геккерен, ни его подопечный не были готовы ни морально, ни физически (их целью было растравить поэта как можно больше). Дантес вообще находился в эти дни в казарме на дежурстве. Тем более дуэль становилась невозможной в последующие после 5 ноября дни, когда о вызове Пушкина узнавали всё новые и новые люди (впрочем, довольно было, чтобы об этом узнал один человек - Жуковский, и дуэль не состоялась бы).
С каждым днём (и даже часом) становилось всё более ясно, что грязное дело, задуманное против русского поэта, оборачивалось позором для Геккерена и его подручных. В обществе стало возобладать мнение, что поступок Пушкина в защиту чести своей жены справедлив, что его жена оставалась, верна своему долгу, что из геккеренского гнезда исходят анонимные письма, сплетни, слухи, порочащие поэта и его жену, там же получают наставления и инструкции Дантес и т. д. Было невероятно, но это становилось очевидным, что подмётные письма составил и разослал не какой-нибудь офицеришка или великосветский лоботряс, но посол иностранного государства. Позор грозил покрыть уже немолодую голову Геккерена. И виной всему был Пушкин.
Женитьба.
Надо было срочно искать выход. Оправдания перед В. Жуковским, Е. И. Загряжской и самим Пушкиным, просьбы "не портить карьеру" Дантесу были неубедительны. Но к 7 ноября выход был найден. Геккерен объявил, что его "сын" любил и любит сестру Натальи Николаевны Екатерину, а всё остальное домыслы и наговоры. Выбор Геккерена был не случаен. Девушка, по свидетельству современников, "была влюблена в Дантеса до безумия". Во всяком случае, когда была поставлена в известность о планах заговорщиков Е. И. Загряжская (тётка Екатерины, заменявшая девушке мать), то вопрос о свадьбе можно было считать решённым. Немаловажным аргументом в этом вопросе явилась сплетня (сплетня это или факт - об этом всё ещё спорят пушкинисты) Геккерена о связях между Дантесом и Екатериной Николаевной, бывшей задолго до помолвки. "Та, которая так долго играла роль сводни, - писал А. Н. Карамзин, имея в виду под сводничеством то обстоятельство, что Екатерина не могла одна выезжать в свет и чтобы почаще видеть Дантеса, просила Наталью Николаевну сопровождать её, - стала в свою очередь любовницей, а затем и супругой".
Никто из современников не поверил "чувствам" Дантеса: одни недоумевали, другие смеялись, третьи шептались, четвёртые считали Геккеренов "несчастными", попавшими в нелепое положение, пятые выпячивали наружу, с одной стороны, благородные чувства интриганов ("они поступили, как рыцари"), а с другой "безумные" подозрения Пушкина. Предстоящий брак называли "странным", "подозрительным", "недоразумением", "необъяснимым", "непостижимым". Воздух от этого брака должен был "содрогнуться", вид Дантеса перед свадьбой был совсем "не влюбленным", само "непорочное одеяние невесты казалось обманом".
Не верят искренности поступка Геккерена и пушкинисты - уж очень всё было шито белыми нитками. В самом смешном положении оказался, конечно, Дантес, который должен был вступить в невыгодный для себя брак (Екатерина Николаевна была старше его годами, некрасива, почти без приданого и наследства). Казалось, что Пушкин поразил соперника без дуэли. "Я заставил вашего сына, - писал он Геккерену по поводу женитьбы француза, - играть столь потешную и жалкую роль, что жена моя, удивлённая такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха; душевное движение, которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть, погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самозаслуженном..."
Читать дальше