Гермар Рудольф - Лекции по холокосту

На Освенцимском процессе свидетель Бернхард Вальтер, чьи показания отличались от тех, которые хотело услышать обвинение, а также судьи, был арестован и продержан под арестом до тех пор, пока он не изменил свои показания[1078]. Все эти действия судей, разумеется, не могли не запугать свидетелей.

Или взять, к примеру, свидетелей защиты со «стороны преступников» (то есть лиц, принимавших то или иное участие в политических или военных операциях Третьего Рейха), немцев по национальности, которые хотели давать показания на иерусалимском процессе Адольфа Эйхмана в пользу обвиняемого. По прибытии в Израиль им угрожали немедленным арестом, так что они держались подальше от судебных заседаний[1079]. Причина этого состояла в том, что в Израиле любого бывшего члена СС или любой другой аналогичной организации могут запросто арестовать и провести над ним показной суд.

Дилемма, стоявшая над немецкими свидетелями, находившимися во время войны «за заборами лагерей или гетто», была хорошо показана бывшим председателем немецкого Центрального совета евреев Хайнцем Галинским, который потребовал, чтобы всех бывших охранников концлагерей подвергли уголовному преследованию в ускоренном порядке за то, что они были членами террористической организации[1080]. «Охотник за нацистами» Адальберт Рюкерль назвал это требование справедливым, но, к сожалению (!), неосуществимым. Впрочем, он и многие другие сделали вывод, что любой чиновник Третьего Рейха, имевший хоть малейшее отношение к «холокосту», одной ногой уже находился за решёткой, поскольку свидетели, движимые ненавистью, нередко видели в таких людях преступников уже из-за одной только занимаемой ими в то время должности. Лангбайн посвятил целую главу точке зрения, изложенной многими бывшими узниками, согласно которой все эсэсовцы были воплощением зла[1081]. Кроме того, он заявил, что любой «переживший холокост» является вечным обвинителем всех немцев[1082]. В свете всего этого не удивительно, что лишь немногие свидетели защиты, состоявшие в своё время в СС, СД, Вермахте и полиции

Третьего Рейха, имели смелость давать объективные, непредвзятые показания, поскольку любой свидетель обвинения мог запросто затянуть петлю на их шее, учитывая редкий дар таких свидетелей к выдумыванию всевозможных обвинений.

Если же свидетели защиты слишком увлекались и имели смелость утверждать, что о газовых камерах им ничего не известно, или же и вовсе отрицали их существование, то их, в лучшем случае, объявляли ненадёжными свидетелями. А судьи могли их запросто оскорбить. Но зато послушайте, как сильно менялся тон судей в тех редких случаях, когда бывшие эсэсовцы делали «признания»: «Ценный свидетель, один из немногих, который подтверждает то, что всем и так уже известно»[1083].

С: Но если это всем и так уже давно известно, зачем тогда вообще были нужны свидетельские показания?

Р: В этом-то и вся суть: вина обвиняемых уже заранее считалась доказанной. Единственной целью всех этих процессов было распределить вину и определить соответствующее наказание.

Учитывая вышесказанное, положение подсудимых было практически безнадёжным. Они были мишенью лютой злобы и ненависти со стороны свидетелей обвинения и средств массовой информации. Может показаться настоящим чудом, что в свете вышеописанных условий подавляющее большинство обвиняемых отрицало какое-либо участие в утверждаемых преступлениях и пыталось обвинить кого-нибудь другого — например, умерших или исчезнувших сотоварищей. С другой стороны, они, как правило, не отрицали преступления как таковые; учитывая, что эти вещи считались «общепризнанными фактами», любая такая попытка лишь бы уменьшила их надёжность в глазах судей. Заявления, которые обвиняемые делали в своё оправдание, истолковывались судом и обвинением как попытки уйти от ответственности; подобные ситуации встречались довольно-таки часто, поскольку многие обвиняемые прибегали к всевозможным уловкам и ухищрениям, чтобы отмежеваться от места и времени совершения предполагаемого преступления, и удавалось им это далеко не всегда. Тем не менее, подобную тактику (нередко обречённую на провал) можно легко понять, так как у подсудимых не было никакой возможности отрицать само преступление.

Некоторые подсудимые упорно отрицали свою вину до тех пор, пока с ними не случался сердечный приступ, нервный срыв или истерический припадок. Обвиняемых часто охватывало возмущение от бесстыжей лжи, которую рассказывали свидетели. Даже после того как их осуждали и приговаривали к длительным срокам заключения, а некоторых — и к пожизненному заключению, большинство из них всё равно продолжало упорно отрицать свою вину, что совершенно необычно для преступников данной категории. Угрызения совести, раскаяние, осознание своей вины — всё это явно было им чуждо, в отличие от «нормальных» преступников. Даже в тех немногих случаях, когда вина всё же признавалась, имело место странное раздвоение восприятия: преступники раскаивались не от чистого сердца и не были готовы смиренно искупить свою вину; вместо этого они продолжали возлагать вину на других людей, придумывать различные оправдания для рассматриваемых поступков и жаловаться на совершённую по отношению к ним несправедливость. Для того чтобы хоть как-то объяснить вопиющее противоречие между жёстокостью будто бы совершённых преступлений и внешней безобидностью обвиняемых, был придуман термин «банальность зла».