Гермар Рудольф - Лекции по холокосту

Поскольку следствие нередко проходило крайне тяжело, обвиняемые находились под арестом в ожидании суда от трёх до пяти лет, а иногда и больше; при этом их постоянно допрашивали.

С: Это очень утомляет.

Р:И противоречит правам человека.

Так же как и Нюрнбергский процесс, большинство более поздних процессов над «нацистскими преступниками» превратились в показные судилища. Многим подозреваемым сразу же предъявляли все мыслимые и немыслимые обвинения, сотни свидетелей давали уличающие показания, тысячи зрителей на всё это глазели, а средства массовой информации трезвонили об этом по всему свету. Ни одно из этих дел не было подтверждено какой-либо судебно-медицинской экспертизой. Следующий отрывок из приговора, вынесенного на Освенцимском процессе во Франкфурте, является символом этой чудовищной халатности: «У суда не было почти никаких возможностей для обнаружения доказательств, которые доступны на обычном суде, расследующем убийство, для создания подлинной картины того, что действительно происходило на момент убийства. У него не было трупов жертв, протоколов вскрытия трупа, заключений экспертов о причине и времени смерти; у него не было никаких следов убийц, орудий убийства и т.д. и т.п. Изучение показаний очевидцев было возможно лишь в редких случаях»[1041].

С: Ну, они хотя бы признали свои недостатки.

Р:Да, но они даже не попытались исправить данную ситуацию. Они могли, например, вызвать в суд свидетелей-экспертов, чтобы проверить: а) какие следы утверждаемых преступлений должны были остаться и б) какие из этих следов могут быть найдены. Однако это сделано не было. А когда один-единственный немецкий судья имел смелость оправдать обвиняемого ввиду того, что улики, представленные в качестве доказательства предполагаемого преступления, были недостаточны даже для того, чтобы по правовым канонам установить, что данное преступление вообще имело место, немецкий Верховный федеральный суд отменил оправдательный приговор, дав возмутительное объяснение, что суд ничего не сделал для того, чтобы проверить, что утверждаемое преступление действительно имело место[1042]. Но ведь это ни разу не было сделано ни одним немецким судом над мнимыми нацистскими преступниками. И подобное отсутствие доказательств совершения преступления нисколько не беспокоило Верховный суд ФРГ, когда подсудимым выносился обвинительный приговор.

Те немногие свидетели-эксперты (не по юридическим или историческим вопросам), которые выступали на процессах над «нацистскими преступниками», исследовали не сами преступления, а вопросы о надёжности человеческой памяти или вопрос о том, если собака породы сенбернар может сегодня быть любящей, а завтра — жестокой.

С: Вы что, шутите?

Р:Отнюдь. Это имело место на Треблинском процессе, на котором свидетели дали противоречивые показания насчёт собаки коменданта лагеря Курта Франца по кличке Барри[1043].

Не считая этих единичных случаев, заключения экспертизы составлялись исключительно историками, которых, впрочем, нисколько не заботила историческая (не)точность свидетельских показаний. Ибо, в противном случае, это могло привести к весьма нежелательным для них результатам. Нет, историки эти помещали расследуемые «преступления» нацистов в общий контекст официально предписанного, чудовищного образа Третьего Рейха, создавая тем самым такую судебную атмосферу, в которой подсудимые представали не иначе, как дьяволом во плоти, живым воплощением самого зла[1044].

С: Так вот какими методами перевоспитывался немецкий народ!

Р:Да, причём это признаётся даже на официальном уровне. Например, сей факт был признан Фрицом Бауэром, прокурором на Освенцимском процессе[1045], или Берндом Науманом, репортёром на Освенцимском процессе от «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Последний написал, что Освенцимский процесс имел «этическое, общественно-воспитательное значение»[1046]. А коммунист Герман Лангбайн, «серый кардинал» за судебной сценой, дал следующий комментарий: «Особый элемент в этих уголовных процессах — их политические последствия»[1047].

Адальберт Рюкерль, в свою очередь, написал, что «прояснение» преступлений национал-социалистов имело «всеобщую политическую и историческую значимость, далеко выходящую за рамки уголовного расследования как такового» и что «совместные результаты исторического исследования и уголовного расследования таковы, что они оставляют в сознании человека с улицы такие вещи, какие он должен хорошо запомнить ради его же собственного блага — неважно, насколько неприятны они могут для него быть»[1048].