Сергей Ефремцев: Твоя Конституция

– Всем «нашим» в Городе помогать…

– Старшаки чтоб маленьких не обижали, а те чтоб слушались…

– «Своих» не бросаем…

– Друзья «наших» – наши друзья.

Хорошо, если был во дворе свой трибун, свой правозащитник и карающий меч в одном лице, этакий Муций Сцевола [3]с этакими, знаете ли, ручищами, глазищами навыкат и рыжим, нет! – русым залихватским вихром, вступающим прямо-таки в антагонистические отношения со всяким головным убором, будь то отцовская фуражка или шапка-ушанка, каким-то чудом удерживаемая макушкой. Что-то против ему сказать? – не поспоришь, – такой блеск в глазах, такие искры, что ой-ой! – и шаришь на правом боку, стараясь половчее выхватить из ножен саблю – отсалютовать так, как не учили и в Кадетском корпусе.

Бывало, что иная собачонка и тявкнет несогласно, привстанет на задние лапки, трусливо поглядывая на кружевные занавески родительского окна. А потом глядишь – завиляла хвостиком-растопыркой, прижала ушки, и вот уже расплылся в улыбке мордаш, пухом растекся, присмирел и заискрился на солнышке подшерсток. Мелькнет отцовская тень за тюлевой занавеской, да исчезнет: сами разберутся.

Гай Муций Сцевола. С картины Матиаса Стома, ХVII век

И ведь разбирались: по-честному, к обоюдному и часто всеобщему согласию, так что дыхание вдруг пресекалось на самой высокой ноте счастья и любил ты в этот миг всех до единого, даже зловредного Ваську из углового подъезда.

И как тут не пройтись гоголем по родному двору да не махнуть рукой: «Эх!..»

Давным-давно сгорел тополиный пух детства, и хоть летит он в мае-июне по-прежнему и по-прежнему забивает носы всем встречным-поперечным, но то ли пух уже не тот, то ли чихают уже по-другому, – правила меняются всё чаще и чаще, да и игры уже не те – взрослые.

С незапамятных времен разные народы, пытаясь обустроить свою тяжелую жизнь, обращались к богам и сильным мира сего – племенным вождям. Нужна была защита от стихии природы, диких зверей, свирепых дикарей-соседей, нужно было выстраивать отношения внутри рода и семьи, нужно было понять, что хорошо, что – плохо, что Добро, а что – Зло.

Представления о Добре и Зле разнились: для одних убийство соседа и грабеж – доблесть, для других – преступление. Гениальный немецкий философ Иммануил Кант объяснял это так:

«Человек стремится к согласию; но природа лучше знает, в чем нуждается его род и что для него необходимо. Она хочет раздора. Он хочет уюта и удовольствия. Природа же, напротив, хочет того, чтобы он оставил небрежное и бездеятельное существование и предался бы напряженному, тяжкому труду для того, чтобы найти средства при помощи разума преодолеть эту ступень».

Вот до сих пор и преодолевает, стоя на одной ноге и занеся другую. Постоит-постоит в нерешительности – затечет нога, занемеет – опустит.

Первобытному равенству были чужды зло и порок, цивилизация принесла с собой не только блага, но и испорченность нравов и всякого рода бедствия. Цель общественного развития, по Канту, – идеальное правовое государство, невозможное без нравственного закона, а право – известный минимум нравственности, система конкретных указаний, как человек должен поступать в том или ином случае. Первая и по сути последняя, лучшая система ценностных координат – запретов – это известные Заповеди.

«Христос не основал никакой церкви, не устанавливал никакого государства, не дал никакого правительства, ни внешнего авторитета, но он старался написать закон бога в сердцах людей с тем, чтобы сделать их самоуправляющимися». [4]

Люди искали Бога, а нашли Конституцию.

Право предоставляет человеку формальную свободу действия и одновременно ограничивает сферу его свободы в интересах свободы всех.

В интересах свободы всех… Во дворе твоего детства иногда, пусть не всегда бескровно, это, кажется, удавалось? Но разговор уже не о мальчишеской правде, «прирожденном праве всякого разумного существа», а о праве приобретенном, полученном в результате общения с другими людьми; оно состоит в праве частной собственности.

О, сколько раз кидался ты с кулаками на обидчика, посмевшего без спроса сесть на твой велосипед, взять новенький, так приятно поскрипывающий – только вчера из магазина! – мяч, сколько было пролито слез, когда не находил ты в потайном месте «секретика» под бутылочным стеклышком, мотка чудесной медной проволоки, латунной длиннейшей трубки или приготовленной с вечера удочки – кто-то (узнать бы, кто!) украл, умыкнул, унес, стащил, стянул, стырил, слямзил, сбондил, свистнул – посягнул на святыню, в общем. Именно тогда, как заклинание, шептал ты, всхлипывая и размазывая самые едкие и горькие слезы – слезы обиды: «око за око», «смерть за смерть», цитируя древнее jus talions [5] . Именно тогда, сам не понимая и не догадываясь даже, задумался ты в первый раз о правовом государстве, при котором «каждый уверен в охране своей собственности против всяких насилий».