Анатолий Гончаров - Голые короли

Впереди были солнце Аустерлица и закат Ватерлоо - две великих трагедии человечества - независимо от того, кто выиграл сражение, а кто его проиграл. Впереди были еще десятки других сражений и других войн во имя мирового господства, но человечество, некогда проклинавшее «корсиканское чудовище», не смогло и не пожелало отказаться от его грозной славы, не осознавая того, что вечной памяти Наполеон Бонапарт заслуживает совсем за другое.

Он стал последней великой личностью на земле, кто понимал свою необязательность.

В Париже про Наполеона после его коронации говорили: «Был Бонапартом - и стал королем. Так опуститься!..» Между тем сам Наполеон думал не по-другому: «Государи, рожденные на троне, не могут понять чувств, которые меня воодушевляют. Они возвращаются побежденными в свои столицы, и для них это все равно. А я солдат, мне нужны честь, слава, я не могу показаться униженным перед моим народом. Мне нужно оставаться великим, сильным, возбуждающим восхищение».

Ну так, то Франция, а в России все наоборот. Обилие узкопрофильных королей вызывает только один вопрос: неужели их породила августовская революция 1991-го? И да, и нет. Само явление «голых королей», возникнув из сказки Андерсена «Новое платье короля», блуждало по свету невостребованным более ста лет, пока в двадцатых годах прошлого столетия не наткнулось на Россию, отягощенную тщеславием большевистских бороденок, жаждавших увековечения еще при жизни.

В историю эти бороденки пытались въехать одним путем - массовым переименованием городов в свою честь, а в самих городах - центральных площадей, проспектов, улиц, общественных зданий, вплоть до трамвайных депо, мостов и ткацких фабрик, бывших прежде недопустимо безымянными. Пультовый идиотизм Мейерхольда, куражившегося в театре своего имени, не был явлением исключительным, а проистекал из того же безумного ряда, что и проспект Нахимсона, площадь Урицкого, таможня имени товарища Бухарина, мост Рухимовича, переулок Френкеля. Новых городов тогда и не помышляли строить, однако они появлялись на картах регулярно: Троцк, Калинин, Свердловск... По поводу последнего можно смело утверждать, что процесс самовозвеличивания перешел в стадию полного выпадения здравого смысла, ибо упразднением Екатеринбурга было увековечено не имя, а подпольная кличка. Хотя, с другой стороны, назвать такой город Мовшеградом -тоже, знаете ли... Мовшеградцы могут и не понять.

Сталин был, пожалуй, единственным из большевистских вождей, кто долго оставался в тени, сохраняя полнейшее равнодушие к массовому психозу соратников. Возможно, его раздражало их уездное тщеславие, и это чувствовалось. На всякий случай раздражение нейтрализовали поспешным переименованием в 1925 году Царицына в Сталинград. Так или нет, но зависти он не испытывал - ни к лихорадочному всплеску «военно-революционной» славы Троцкого, ни к хитрованскому президентскому амплуа «всесоюзного старосты» Калинина, ни к «естественному величию» самого Ленина. Да и откуда бы взялась зависть, если он все видел наперед и знал цену славословию?

А вот презрение - это да, это было. Вождь, еще не ставший вождем, узнал из подобострастной речи Бухарина, что он уже «пролетарский фельдмаршал». По прошествии некоторого времени отец троих детей «товарищ Сталин» был поставлен перед несокрушимым фактом своего отцовства по отношению ко всем народам СССР. Тогда-то и зазвучали «от Москвы до самых до окраин» торжественные кантаты и патетические оратории. И звонкая песня лилась широко: «Слава Сталину, слава вовеки!» Песне внимали тысячи портретов человека с усами. Это уже походило на дикую мистерию в театре Мейерхольда, который прежде многих других объявил себя королем сцены, не подозревая о том, что он тоже голый.

К общему хору поспешил присоединить свой поэтический голос и Осип Мандельштам: «Слава моя чернобровая, бровью вяжи меня вязкою, к жизни и смерти готовая, произносящая ласково - Сталина имя громовое - с клятвенной нежностью, с ласкою...» А как иначе, если слава вождя, отраженная культовым позументом, августейше оседала звездной пыльцой на творческих счетах и регалиях, открывая новые, добротные перспективы?..

Увы, Мандельштам опоздал к раздаче кремлевских слонов, зато Мейерхольд побежал впереди паровоза, что было плохо для паровоза и еще хуже для Мейерхольда. Громко объявив эру «театрального Октября», Всеволод Эмильевич принялся заново штурмовать Зимний в театре своего имени. Попутно режиссер-новатор заново прочитывал Островского, Гоголя, Грибоедова, а также иных классиков, обнаруживая у каждого из них революционную драматургию. На этой основе он возжелал научить большевиков быть большевиками и объяснить им, как следовало штурмовать Зимний, чтобы это смотрелось феерически.