Анатолий Гончаров: Голые короли

Мария, гетман Мазепа, Кочубей, «вильна Украина» - это все привлекательно и чарующе для взора поэта. Но «когда Россия молодая, в бореньях силы напрягая, мужала с гением Петра», - надобно обращаться к бесстрастному Ключевскому: «Стыдно было проиграть Полтаву после Лесной...» Именно что.

Оставив мысль идти на Москву, Карл XII пошел на Полтаву. Туда, по выражению Ключевского, пришло «тридцать тысяч отощавших, обносившихся, деморализованных шведов». Эти отощавшие и деморализованные люди оказались, кроме всего прочего, без пороха, без артиллерии и без предполагавшихся союзников. «Предполагавшиеся союзники, - поясняет Солоневич,- наплевали и на Карла, и на Мазепу, заперлись в Полтаве и под командованием какого-то генерал-майора Келина повернули оружие против своего предполагаемого вождя. Это не была петровская армия - ни преображенцев, ни семеновцев, ни Лефорта с Гордоном... Военные специалисты сказали бы, что это был сброд, и плохо вооруженный сброд: тысячи четыре гарнизонной команды и тысячи четыре вооруженных обывателей».

«Сброд» не имел нарвских и гродненских «традиций» Петра и, вероятно, поэтому шведскому сброду уступать был не намерен. Шведы осаждали Полтаву два месяца и трижды ее штурмовали. Что от них осталось, когда Петр привел к Полтаве свежую 50-тысячную армию и огромную артиллерию? То и осталось: «Страдая раной, Карл явился...»

Не было бы этого сладостного мига Полтавского сражения в нашей истории, когда бы не мужество безвестного гарнизона, истощившего своей стойкостью и дерзкими вылазками армию Карла, и не подумал бы сдаваться «пылкий Шлипенбах», если бы осенью 1708 года генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметьев не разгромил под деревней Лесной на реке Сож мощный корпус шведского генерала Левенгаупта, шедший на соединение с армией Карла. Русская конница уничтожила там третью часть всех шведских сил, захватив пять тысяч повозок с боеприпасами и продовольствием, что и явилось решающим фактором «победы Петра» под Полтавой.

Позже саксонский посланник Лефорт писал: «Не могу понять этого государства. Царь Петр шестой день не выходит из комнаты и очень нездоров от кутежа, происходившего по случаю закладки церкви, каковая была освящена тремя тысячами бутылок вина. Уже близко маскарады, и здесь ни о чем другом не говорят, как об удовольствиях, когда народ стонет. Не платят ни войску, ни флоту, ни, кому бы то ни было».

Спустя почти три столетия то же самое говорили о Ельцине, не просыхавшем неделями. Кутежи «освящались» сотнями бутылок виски «Джек Дэниелс», обожаемого кремлевским упырем. Но без ссылок на какой бы то ни было повод к торжеству. Просто называлось это «работой с документами». Документы звякали и звенели, а народ - ну что народ? Выдь на Волгу - чей стон раздается?..

Французы, наблюдавшие Петра в Париже, пришли к выводу, что русские люди, должно быть, работают только в пьяном виде. Они и по сей день не подозревают, что тот, который «на троне вечный был работник», вообще не работал, а бражничал, визитерствовал и бесконечно суетился, прорубая окно в Европу на гнилых чухонских болотах и перетаскивая органы государственного управления на полтора месяца пути - туда, где не было ничего. Петербург появился уже потом, после Петра.

«Учреждения Петра были фатальны для России, - писал убежденный монархист Лев Тихомиров, - и были бы они еще вреднее, если бы оказались технически хороши. К счастью, в том виде, в каком их создал Петр, они оказались неспособными к сильному действию».

На все риторические вопросы, имеющие быть вследствие вопиющего несоответствия художественного образа своему историческому оригиналу, ответил не стремившийся к изяществу слога Иван Солоневич: «Вокруг Петра подбиралась совершеннейшая сволочь, и никакой другой подбор был невозможен вовсе. Петр шарахался от всего порядочного в России, и все порядочное в России шарахалось от него».

Скажем так: не потому, что Петр плох, хотя и плох он, а потому, что судьба всякой революции, в том числе и петровской, всегда строится, по выражению того же Солоневича, на отбросах. И судьба самих отбросов одинакова во всех революциях. Скажем и то, о чем не мог знать Солоневич. «Демократическая революция» в России образца девяносто первого года не явилась приятным историческим исключением, ибо задачи ее «птенцов» практически ничем не отличались от задач «птенцов Петровых»: торговать Россией, как своей добычей.

Любопытный факт, который отчаянно сюда просится. В 1801 году при посещении могилы Жан-Жака Руссо первый консул Франции Наполеон Бонапарт сказал: «Будущее докажет, не лучше ли было бы для спокойствия земли, если бы ни Руссо, ни я никогда не существовали».