Анатолий Уткин - Большая восьмерка - цена вхождения

Сторонников этого типа интерпретации (при всех их внутренних различиях) объединяет постулат: система либеральной рыночной экономики проявила свое превосходство над плановой системой коммунистического хозяйствования. Не только вожди в Кремле, но и широкие массы тайно, тихо, но определенно и твердо пришли к выводу, что коммунизм не может быть успешным соперником поставившего себе на службу современную науку капитализма 523. Ф.Фукуяма определил триумф либерализма так: «Решающий кризис коммунизма начался тогда, когда китайское руководство признало свое отставание от остальной Азии и увидело, что централизованное социалистическое планирование обрекает Китай на отсталость и нищету» 525. Социалистическая экономика добилась многого на ранней стадии своего становления, но в закатные десятилетия не сумела удовлетворить все более настойчиво излагаемые нужды массового потребителя — это особенно хорошо видела советская интеллигенция и население в Восточной Европе. Такие недавние мемуаристы, как Е. Лигачев, прямо выделяют кризис советской экономики в 80-е годы как решающий. Лигачев цитирует решение Политбюро, принятое в конце 1987 г. о необходимости переключения с центральнопланируемой экономики на контрактные соглашения между производителями и субподрядчиками — именно с этого момента ощутилось колебание колосса.

Смысл подобных интерпретаций — в утверждении, что коммунизм был социально болен изначально и требовалось лишь время и выдержка Запада, чтобы свалить великана. Неэффективность идеологии была заложена в учение и в порожденную этим учением реальность с первых же лет господства коммунизма в России, и лишь энтузиазм, помноженный на насилие, позволял коммунистическому строю держаться на плаву. Такое явление не могло существовать исторически долго. Неадекватность коммунизма нуждам конца XX в. явилась причиной крушения Советского Союза.

Но такое объяснение краха СССР немедленно вызывает вопрос: если коммунизм — это болезненное извращение человеческой природы, то почему (и как) он позволял Советскому Союзу в течение пятидесяти лет превосходить по темпам развития самые эффективные страны мира? Даже самые суровые критики вынуждены признать, что «советская экономика сама по себе не погрузилась в крах. Население работало, питалось, было одето, осваивало жилье — и постоянно увеличивалось» 526. Более того, эта экономика позволила создать первый реактор, производящий электричество, первое судно на воздушной подушке, первый спутник, выход в космос, реактивную авиацию и многое другое, отнюдь не свидетельствующее о научно-технической немощи. Неизбежен вопрос, если коммунизм был смертельно болен, почему он болел так долго? И не имел видимых летальных черт.

При этом удивительно, с какой легкостью диагностируют неизлечимую смертельную болезнь коммунизма те, кто всего лишь несколько лет назад ужасался его могуществу и призывал сдерживать его непреодолимую мощь. Такие всегда убежденные в своей правоте идеологи, как 36. Бжезинский, не моргнув глазом говорят о Советском Союзе как об аберрации истории, говорят о смертельной внутренней болезни коммунизма, делавшей его обреченным на гибель 527. Но многие десятилетия до того они устрашали мир картинами феноменальной крепости коммунизма. Эти идейные подвижники еще вчера призывали бороться с неумолимой «ясно выраженной угрозой», которую могли остановить только самые масштабные контрусилия. Внезапно эта «ясно выраженная угроза» стала подаваться смертельно больным обществом. Поражает легкость перемены взглядов. Можно ли одновременно быть и всесильным и бессильным? Зафиксируем, как минимум, что мощь коммунизма была преувеличена, а степень западного воздействия на него завышена чрезвычайно.

Третья мощная интерпретационная волна исходит из примата внутренних процессов в СССР. Все прежние объяснения характеризуются этой волной как «не учитывающие транснациональных процессов, не объясняющие внутрисистемных перемен» 528. Приверженцы этого вида интерпретации придают первостепенное значение распространению (посредством радио, телевидения, всех форм массовой коммуникации) либеральных идей, привлекательных идеологических конструктов, они подчеркивают воздействие либерального мировидения на замкнувшееся в самоизоляции общество. И, одновременно, «более агрессивная внешняя политика Рейгана подорвала нервы кремлевского руководства и дискредитировала доминирующую парадигму советско-американских отношений среди советской политической элиты» 529. От этой волны следует призыв сосредоточиться на том. что фактически определяло действия отдельных лиц, на мировоззрении новой когорты коммунистических лидеров, обратить первоочередное внимание на психологию определивших исход соревнования Восток-Запад фигур, на их определяющие персональные черты, на их амбиции, предлагаемый ими идейный выбор, на логику внутрифракционной борьбы.