Андрей Пятчиц - Русь великая, но делимая

Люди, в данном случае – восточные славяне, в те времена не выделяли себя (и не имели никаких оснований делать это) из состава этнической группы, к которой принадлежали, или, с учётом социально-экономических условий того времени, от принадлежности некоему конкретному лицу. До любой формы индивидуализма как возможной формы существования было ещё очень далеко. Сознание людей и, соответственно, языковое выражение многих аспектов жизни в социуме было связано с понятиями племенного коллективизма и феодальной зависимости, которая позднее примет форму крепостного права. Отсюда и формы «мы из» , «народ наш» , но не «я из» , «народ мой» , которые появятся во многих европейских языках только по мере достижения того уровня экономического развития, при котором человек мог позволить себе жить в той или иной степени независимо от коллектива.

Представляется правдоподобным, что в этот период понятие «русские» (от «рос» – правящий класс-скандинавы) смешивается с понятием принадлежности им простого, подвластного варягам местного населения, что законсервировалось в русском языке вплоть до XIX века в форме «чьих будете?». Вот пример из фактически создателя русского литературного языка:

« Кирила Петрович обратился к скверному мальчику и спросил его грозно: „Чей ты?“ — Я дворовый человек господ Дубровских, — отвечал рыжий мальчик.» (А. С. Пушкин. «Дубровский» ).

Ещё один спорный вопрос, который при желании можно отнести в сферу грамматики, но грамматика составляется искусственно и, как правило, post factum: на основе уже сложившейся разговорной лексической формы и традиций. Любопытно, что в общеславянской (и не только, к примеру, у англичан) традиции есть одно свидетельство, говорящее о принадлежности человека человеку, на которое обычно внимания не обращают. При выходе замуж большинство женщин-славянок меняет фамилию на форму, которая по сути есть ответом на вопрос: «Чья ты?» (чит.: кому принадлежишь?). «Мой муж Иванов и я Иванова». И при смене супруга суть не меняется: была Иванова – стала Кузнецова или Сидорова). Типичные белорусские и сербские фамилии, заканчивающиеся «ич», украинские, заканчивающиеся на «ко», под это правило не подпадают.

Если рассматривать интересующую нас проблему под этим углом зрения, то получается, что фраза «мы русские» некогда означала не что иное, как принадлежность далёких предков современных русских князьям-скандинавам – «рось». То есть «мы принадлежим русам». Следовательно, мы – «русские».

В то же время, например, требование князя Олега, предъявленное грекам во время осады Константинополя в 907 году, выплатить дань русским городам надо понимать как выплатить дань городам, которыми управляют русы-варяги:

ПВЛ, год 6415 (907): «И заповѣда Олегъ дати воемъ на 2000 кораблий по двѣнатьчать гривнѣ на ключь, и потом даяти углады на руские городы: пѣрвое на Киевъ, таже и на Черниговъ, и на Переяславлъ, и на Полътескъ, и на Ростовъ и на Любечь и на прочая городы; по тѣмь бо городомъ сѣдяху князья, подъ Ольгом суще».

«И приказал Олег дать воинам своим на две тысячи кораблей по двенадцати гривен на уключину, а затем дать дань для русских городов: прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу».

Не исключено, что народом «рос», кем бы они ни были – скандинавами или славянами, впервые назвали именно греки, которые, кстати, и снабдили их чем-то вроде рекомендательного письма Людовику Благочестивому. Можно предположить, что в этом не дошедшем до нас письме просто упоминались «люди рос» без всякого уточнения, кто их так называет. Греки, несмотря на упадок Византии, оставались одним из самых культурных народов мира в IX веке и всё ещё были традиционно высокомерны, как это бывает с деградирующими знаменитостями. Поэтому с большой долей вероятности можно предположить, что они скорее придумали какое-то своё название или прозвище появившимся у них варварам, чем воспользовались их собственным в а р в а р с к и м названием.

Формирование языков – процесс сложный, действующий по своим правилам, но его законы не могут быть определены корректно хотя бы по причине давности. Не последнюю роль в этом процессе играют и «случайные» вводные – конкретные исторические обстоятельства. Основные жизненно важные понятия, выраженные фонетически и, как следствие, нашедшие отражение в графических знаках, до неузнаваемости трансформируются по форме, но крайне редко меняют смысл. Слова живут своей жизнью, приобретают новые значения, но при внимательном рассмотрении неизменно оставляют след изначально вложенного в них смысла. Проследить все эти пассажи очень сложно, и любая гипотеза может быть оспорена или подвергнута сомнению, во всяком случае, расценена как условная.