Александр Донгаров - Рапалло – великий перелом – пакт – война - СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления

Гитлер внимательно следил за сохранением каналов связи с Москвой. В программной речи на первом заседании нового состава Рейхстага 23 марта 1933 г. он подчеркнул, что «борьба с коммунизмом в Германии – наше внутреннее дело», но что «межгосударственные отношения с другими державами, с которыми нас связывают общие интересы, не будут этим затронуты». Тогда же он сделал широкий жест в сторону Москвы, пойдя навстречу ее просьбе об отсрочке мартовских и апрельских платежей по ранее предоставленному Германией кредиту. На заседании правительственного кабинета 26 сентября 1933 г. фюрер потребовал не «разрывать с нашей стороны германо – русских отношений» и не «давать русским повода для такого разрыва» [цит. по: 6, с. 58–59]. В апреле 1933 г., т. е. буквально «на следующий день» после прихода к власти, Гитлер идет навстречу советскому предложению о бессрочной пролонгации Договора о нейтралитете 1926 г. и обеспечивает его быструю ратификацию, чего СССР не удалось добиться от властей Веймарской республики.

Вопрос: как это сочетается с многочисленными «антисоветскими» высказываниями нацистских бонз и действиями германской дипломатии вроде отказа от советских инициатив по созданию обстановки безопасности в Восточной Европе путем заключения т. н. Восточного пакта [8] Имелось в виду создание региональной системы коллективной безопасности с участием, помимо СССР, Франции, Германии, Польши, Чехословакии, Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии. или совместного гарантирования неприкосновенности прибалтийских государств? (В этом советская историография традиционно усматривала заточеность германской агрессии на восток). Очень просто! «Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать версальские державы, заставляя их верить, что Германия – последний оплот против красного потопа», – откровенничал Гитлер в узком кругу единомышленников. – Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и снова вооружиться» [цит. по: 5, с. 16, 59]. Действительно, до конца лета 1940 г. СССР в военных планах Германии даже не упоминался. Пропагандистские и дипломатические выпады против него были призваны стать отвлекающим маневром накануне грандиозного внешнеполитического наступления Берлина на западе.

Под этим углом зрения надо смотреть и на решение Гитлера о продлении договора 1926 г. Оно выглядит как шаг Берлина навстречу пожеланиям Москвы, однако действительным выгодоприобретателем стал сам Берлин. Неизбежная дестабилизация отношений между Германией и англо-французской коалицией в связи с началом осуществления гитлеровской внешнеполитической программы, с одной стороны, и постепенное приспособление СССР к политическим реалиям Европы эпохи Версаля – с другой, кардинально изменили политический смысл Берлинского договора. С начала 30-х гг. из односторонней германской гарантии Советскому Союзу он все больше превращался в свою противоположность – одностороннюю советскую гарантию Германии. [9] Из письма Л. М. Кагановича, члена Политбюро и его комиссии по международным делам, Сталину (осень 1931 г.): «… У нас сейчас нет такой обстановки, которая вынуждала бы нас забегать перед Германией, скорее она в нас сейчас больше всего нуждается […] как с точки зрения экономической, так и политической» [10, с. 213]. В 1931 г. это было еще явным преувеличением, но тенденция подмечена верно. Конечным пунктом этой эволюции станет пакт Молотова – Риббентропа. Продление срока действия Берлинского договора, осуществленное Гитлером накануне германского наступления на западном дипломатическом фронте, послужило прообразом его тактики в августе 1939 г. В обоих случаях это была политическая взятка Москве за безопасность восточного фланга Германии – политического в первом случае и военного во втором.

Разрыв, против которого предостерегал Гитлер, все же, произошел, и первой его жертвой стал визит в СССР высокопоставленной делегации Рейхсвера летом 1933 г., отмененный по требованию советской стороны. Однако приход к власти национал-социалистов, по мнению фон Дирксена, здесь был ни при чем: он «совпал с кризисом в русско-германских отношениях, но не он породил его» [4, c. 157]. Если Дирксен возражает против расхожего мнения, что разлад в этих отношениях был вызван идеологической несовместимостью германского национал-социализма с советским большевизмом, то это верный анализ ситуации. Сталин с ним соглашался. "Мы далеки от того, – говорил он на XVII съезде ВКП (б), – чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной" [81, с. 13]. Ни в Берлине, ни в Москве не были заинтересованы в радикальном свертывании связей; в соображениях внутренней политики достаточно было просто сделать их менее демонстративными.