Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков

Vernadsky 1931 – Vernadsky G . Lenin, Red Dictator. New Haven, 1931

Как писал автор во введении «Speak, memory!» к составленному им самим незадолго до кончины сборнику: «Внесенное в заглавие слово конъюнктура происходит от латинского глагола conjungo, „вступать в связь, в том числе в брачный союз, образовывать сочетание с чем-либо“, – парадоксальным образом оно отсутствовало в античной латыни. Лишь новоевропейские языки вырабатывают идею конъюнктуры как сцепления факторов и обстоятельств, составляющих специфику того или иного качественно выделимого отрезка времени. <���…> Влияние французской исторической науки XX века (школы „Анналов“) утвердило понятие о конъюнктурах разной длительности как посредствующем звене между структурой и событием: конъюнктуры предстают как сцепляющиеся тенденции в истории ментальностей, а также социальных, политических и хозяйственных структур, которые, в частности, делают определенную эпоху „плохим“ или „хорошим“ временем для тех или иных проектов и решений». См.: Цымбурский В.Л. Конъюнктуры Земли и Времени: Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования. М.: Издательство «Европа», 2011. С. 7.

См.: Цымбурский В.Л. Хэлфорд Маккиндер: Трилогия хартленда и призвание геополитика // Цымбурский В.Л. Остров Россия: Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М.: РОССПЭН, 2007. С. 388–389.

С Ходатайством, текст которого приводится в Приложении к книге, и ответом Экспертного совета ВАК мы получили возможность познакомиться в Архиве Института философии РАН.

См. об этом подробно в кн.: Межуев Б.В. Политическая критика Вадима Цымбурского. М.: Издательство «Европа», 2012. С. 141–185.

См.: Цымбурский В.Л. Александр Солженицын и русская контрреформация // Цымбурский В.Л. Остров Россия: Геополитические и хронополитические работы. 1993–2006. М.: РОССПЭН, 2007. С. 464–475 (первая бумажная публикация: «Стратегический журнал», 2006, № 2).

См.: Цымбурский В.Л. Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX вв. Фрагмент книги. Глава пятая. Первая евразийская эпоха России: от Севастополя до Порт-Артура // «Тетради по консерватизму», 2015, № 1. С. 50–109.

Геополитика работавших в эмиграции в 1920–1930-х гг. классиков евразийства представляет интереснейшее соединительное звено между русской геополитической традицией Петербургской империи – традицией, в ту пору не осознанной в качестве специфической парадигмы или даже дисциплины, – и классической геополитикой Запада, в контексте которой рассматривал в 1947 г. труды Савицкого Ж. Готтманн [Gottmann 1947].

Формально Готтманн критиковал геополитику с позиций ортодоксального академического политгеографа, осуждая ее развитие в сторону как идеологии, так и науки подготовки войны. На самом же деле, изображая ее явлением чисто немецким, как Маккиндера, так и Савицкого французский ученый оставляет в стороне, – он атакует геополитику Хаусхоферов как представитель иной национальной школы пространственного проектирования.

Подробнее о бергсоновском идеале «открытого общества» как возрождении средневекового мифа Града Божия в условиях кризиса Европы наций-государств см. [Ильин, Цымбурский 1997].

Попытка П. Тэйлора развести империализм и геополитику, утверждая, что первый основан на доминировании, а вторая – на состязании независимых сил, явно выдает тот факт, что автор сложился как ученый в маккиндеровской традиции.

См. [Schmitt 1942. Шмитт 1997]. Любопытно, что в русском переводе названия последней статьи заключительные пять слов привнесены переводчиком (у Шмитта – «Die planetarische Spannung zwischen Ost und West»), явно стремившимся придать тексту более атональный стиль, чем в оригинале.

Я предпочитаю говорить «имагинация», а не «воображение», так как последний термин в русском языке обозначает интеллектуальную способность, я же говорю о процессе порождения образов и о продуктах этого процесса.

В моей работе [Цымбурский 1999, 22], по сути, представляющей первый вариант данной главы, я называл этот блок просто «геостратегией». Сегодня внутри стратегического блока геополитики я склонен различать – 1) собственно геостратегию, совокупность технологий прямого контроля над пространством, в том числе посредством военной силы; 2) геоэкономику, или «геополитику ресурсных потоков» [Жан, Савона 1997. Цымбурский 1999а; 2000; 2003а]; 3) геокультуру – геополитику лингвистических, культурных и идеологических ореолов, создаваемых вокруг государства средствами его масс-медиа, лояльных зарубежных диаспор и групп влияния (о таких «информационных деревнях» см. [Ильин 1996, 67. Цымбурский 1997а, 75]); 4) а также технику «геополитической акупунктуры» – разнообразных точечных акций, достигающих в качестве кумулятивного эффекта – изменения имиджа стран, регионов и мира в целом (примером можно считать геополитические эффекты международного терроризма [Цымбурский 20036]). Во всех этих случаях мы имеем дело с версиями геополитической стратегии, как правило, реализующей некие принципиальные установки, исходящие из имагинативного блока. В принципе, можно представить вырожденную, минималистскую геополитику (так сказать, «нулевую степень геополитики»), не формулирующую собственных программных геополитических образов и сюжетов, но сводящуюся к стратегическому или тактическому реагированию на непосредственно воспринимаемые раздражители.