Алексей Цветков - Марксизм как стиль

В её возрасте я точно знал, кто наши враги. Раньше татаро-монголы, потом французы и немцы, а теперь Америка. Я думал так, пока не разобрался, откуда берется и кому служит «национальное». Это было как обнаружить вдруг, что у бронзового матроса с «Площади революции» пистолет вставной, из другого металла и потому он не желтеет от ритуальных прикосновений граждан. Это как узнать, что «крабовые палочки» делают не из крабов. Как выяснить, что электроны это не маленькие отдельные шарики, а дрожание одной струны.

С осознания того, что любая «очевидная природа» это и есть господствующая идеология, начинается политическая самостоятельность.

Шестиклассница знает гораздо больше и о Черчилле и о Че, чем знал я в её годы. И потому у неё нет столь простого ответа на вопрос о врагах.

Ей гораздо интереснее, почему все главные музеи тут бесплатные? Чувства экономической границы между улицей и искусством нет. Это сделал мэр Ливингстон. Сначала его чуть не выгнали из лейбористской партии за троцкистский уклон, но с такой репутацией он немедленно выиграл первые прямые выборы мэра в истории города и выгонять передумали. Кроме музеев, пытался остановить приватизацию метро и снести несколько памятников «завоевателям Индии». Этого консервативная буржуазия не допустила. Тогда он ввёл «ойстер карт», позволившую экономить в приватизированном метро. Справился с пробками, ущемив интересы частных автовладельцев. Подшучивал над королевой и дружил с Уго Чавесом, к которому и отбыл, оставив мэрское кресло, чтобы работать в Венесуэле советником. При Ливингстоне его любимые Pet Shop Boys раздавали «Коммунистический манифест» всем, пришедшим на Трафальгарскую площадь послушать их саундтрек к «Броненосцу Потемкину», идущему тут же на огромных экранах. И вообще он устроил в Лондоне повсеместный культ современного искусства.

«Озадачь кота!» – собственный термин в честь её любимого скетча «Монти Пайтон». Алёна называет так комнаты видеоарта в Тейт Модерн и с теми же словами отказывается идти на перформанс Марины Абрамович. Пока ей больше нравятся музеи с прерафаэлитами и Тёрнером.

При Ливингстоне по всему Лондону свободно продавались «мейджик мушрумс», а сейчас, когда консерваторы это пресекли, в моду вошли чупа-чупсы с марихуаной. Их держат за щекой японские туристки, так им интереснее ходить по Британскому музею. Их дарят друг другу школьники в парках, хотя продаются они вроде бы только в Кэмдоне.

– Что ты узнала сегодня? – начинаю я ревновать дочку к компьютеру, за которым она сидит весь вечер в номере отеля, сосредоточенно поглощая какой-то английский текст. Я, впрочем, часто задаю ей этот вопрос. Мне никто в детстве не задавал таких вопросов. И зря.

– Ну, есть три системы проверки багажа в аэропортах: рентген, по плотности и ещё одна, самая непонятная. К собаке нас не поведут, на нас не поступало сигнала. Сейчас решаю, нужно ли их обкручивать фольгой.

Отличница. Она решила вести чупа-чупсы в Москву и подошла к этой задаче, как к школьному проекту. С холодным любопытством исследователя изучает форумы о том кто, что и когда возил через британскую границу.

«Любую систему можно обмануть, если знаешь, как она работает» – говорит дочь. Я смеюсь. Это мои слова. Когда ей было шесть, я сказал их, показывая, как заморочить робота-кенгуренка в торговом центре и выиграть главный приз.

– Ты повезешь их в своем рюкзаке – начинаю нагнетать воспитательную драматургию

– А если найдут?

– Я откажусь от тебя на границе и тебя посадят как драг-диллера.

– Это интересный опыт – весело отвечает Алёна. Моя шутка не в первый раз оказалась слишком детской для шестиклассницы.

Я не сказал ей, что леденцы, даже такие, можно перевозить в багаже.

Больше всего ей нравится тут лежать вечером у сверкающей воды и ежевичных джунглей в Кенсингтоне, глядя на бронзового Питера Пэна и пепельных цапель. Рисовать их пушистых долгоногих птенцов.

«Except one» – отвечал Пэн на предположение рассудительной Венди о том, что все дети неизбежно взрослеют. Джеймс Барри, проживший всю жизнь тут, на Лейнстер Гарденс, окнами в парк, гулял в Кенсингтоне, играл с мальчишками и сочинил сказку про Пэна, чтобы хоть как-то притупить боль от высокой детской смертности викторианских времён. «Except one» – кто не дожил до получения паспорта, тому навечно гарантированы разбойничьи приключения в Никогдандии. Но через полвека целое поколение откажется взрослеть и перестанет стричься. И сказка изменит смысл. «Except one» – будут говорить себе перед зеркалом тысячи решивших уклониться от буржуазной социализации. Личность, как и электрон, это не отдельный шарик, но дрожание общей струны. Они устроили немало шумных сходок на берегу Кенсингтонского озера. Апогеем стал поминальный концерт Брайана Джонса, когда в озеро вошло столько «волосатых», что оно готово было выйти из берегов. От тех времен осталась эксцентричная традиция рождественского заплыва в этой воде, лондонский аналог нашей крещенской проруби.