Владислав Гончаров - Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства

Они признали, что в последней части приготовлений к тайному переходу через границу при содействии офицеров пограничной стражи Танкосич принимал непосредственное и деятельное участие.

В связи с этим следует отметить не внушающий доверия рассказ Иована Иовановича в «Политике» от 4 декабря 1924 года. Когда заговорщики первоначально обратились к Танкосичу, он не одобрил мысли об убийстве эрцгерцога. Тогда молодые люди обратились непосредственно к полковнику Димитриевичу, и тот санкционировал заговор, но никому об этом не сказал. Сначала было пять заговорщиков, которые добрались до Шабаца. Но перед тем как перейти границу, один из них стал предателем. Гражданские власти что-то узнали, и по распоряжению Протича, министра внутренних дел, заговорщики были доставлены обратно в Белград. Таким образом, первая попытка не удалась. Но она еще более усилила антагонизм, который как раз в то время существовал между радикальной партией и «Черной рукой». Танкосич не знал об этой первой попытке, но потом Принцип и Грабец обратились к нему, чтобы он помог им переправиться в Боснию. Тогда он изменил свою позицию и сделал это. Так рассказывает бывший сербский посланник в Вене.

Трое молодых людей нигде не упоминают о том, что в первый раз они были арестованы. Если это действительно имело место, то, очевидно, сербское правительство заранее знало о заговоре. Это подтверждало бы сообщение Любы Иовановича, что в конце мая или начале июня Пашич узнал о заговоре. Евтич говорит, что за три недели до Видова дня (28 июня) эти молодые люди при посредстве «туннеля» переправились в Боснию. По всей вероятности, вследствие чьей-то нескромности о действиях эмигрантов стало известно. Белградская полиция немедленно устроила несколько облав – но, видимо, безуспешно. (Примеч. авт.)

Эта предосторожность, как оказалось, ни к чему не привела. Принцип проглотил яд, но от большого волнения немедленно выплюнул его, прежде чем он стал действовать. Габринович принял яд, но он не подействовал. У Грабена яда не оказалось, потому что Илич не положил на место порцию, которую он должен был взять. (Примеч. авт.)

В показаниях Габриновича мы читаем: «Циганович определенно сказал нам, что мы должны стараться, чтобы гражданские власти ничего не знали о нашем путешествии и наших намерениях. Если об этом пойдут слухи, то Министерство внутренних дел немедленно арестует нас». (Примеч. авт.)

Мишко Иованович был человеком средних лет, зажиточным коммерсантом в Тузле; он являлся председателем сербского приходского школьного совета, директором, местного сербского банка и управляющим кинематографа. В 1912 году по настоянию своего родственника Кубриловича он отправился в Шабац, стал там членом «Народной Одбраны» и потом распространял ее литературу в Боснии, что особенно облегчалось для него положением, которое он занимал в сербской школе. В письмах, найденных в его доме, говорилось о «работе на пользу любимой Сербии» и о готовности рисковать жизнью для Сербии. (Примеч. авт.)

На процессе и в тюрьме Принцип настаивал, что второй его выстрел предназначался Потиореку и что он не имел намерения убить жену эрцгерцога. (Примеч. авт.)

Евтич добавляет, что накануне убийства Принцип снова ходил на могилу Жераича, как к святому алтарю, «чтобы попрощаться с Жераичем», и «принес большой венок». (Примеч. авт.)

Фарос пишет, что, по словам Принципа, «Смерть героя» Гачиновича, представлявшая собою панегирик Жераичу, произвела на него большое впечатление. (Примеч. авт.)

Это заявление показывает, как сербская националистическая печать возбуждала недовольство и оппозицию против Австрии, извращая факты. «Исключительные законы» действительно были стеснительны и недопустимы, но в 1913 году в соответствии с проводившейся Билинским примирительной политикой они были отменены. Франц-Фердинанд, хотя и был другом барона Конрада, возглавлявшего военную партию в Вене, сам не принадлежал ни к одной из венских военных клик. Наоборот, он часто действовал против них, в пользу мира. К сербам он относился скорее дружественно, чем враждебно. Его политика «триализма» улучшила бы их положение за счет немцев и мадьяр двуединой монархии.

В конце процесса Габринович сказал в защитительной речи, что мысль об убийстве Франца-Фердинанда не явилась у него и его товарищей самопроизвольно, а была внушена им той средой, в которой они вращались в Белграде; убийство изображалось там как благородное дело. Люди, с которыми они общались, постоянно твердили, что эрцгерцога надо устранить, потому что он является препятствием для осуществления югославянской идеи. Хотя Принцип упорно не раскаивался, но другие обвиняемые высказали сожаление по поводу содеянного. Они не знали, что у эрцгерцога были дети, и теперь просили прощения у сирот («La Conspiration Serbe», с. 147). (Примеч. авт.)