Иосиф Дискин - Альтернативы «российского прорыва»

Эти законы должны находиться в таком тесном соответствии со свойствами народа, для которого они установлены, что только в редких случаях законы одного народа могут оказаться пригодными для другого народа…

Они должны соответствовать физическим свойствам страны, ее климату – холодному, жаркому или умеренному, – качествам почвы, ее положению, размерам, образу жизни ее народов – земледельцев, охотников или пастухов – степени свободы, допускаемой устройством государства, религии населения, его склонностям, богатству, численности, торговле, нравам и обычаям, наконец, они связаны между собой и обусловлены обстоятельствами своего возникновения, целями законодателя, порядком вещей, на котором они утверждаются» [62].

Эти соображения Монтескье продвигают нас к необходимости более широкого понимания комплекса условий, в которых формируются ценности и нормативные представления.

Вершиной представлений, связанных с последовательной ориентацией на роль разума в выработке нормативных представлений, принято считать взгляды Иммануила Канта: «Понятие свободы – это чисто понятие разума, которое именно поэтому трансцендентно для теоретической философии, т. е. ему не может соответствовать ни один пример из возможного опыта; следовательно, оно не составляет предмет возможного для нас теоретического познания и имеет значение вовсе не как констуитивный, а только как регулятивный принцип, а именно как чисто негативный принцип спекулятивного разума; в практическом же применении разума оно доказывает свою реальность при помощи практических основоположений, которые в качестве законов доказывают причинность чистого разума независимо от всех эмпирических условий определения произвола (от чувственного вообще) и наличие в нас чистой воли, в которой берут свое начало нравственные понятия и законы» [63].

В нашем анализе трудно пройти мимо взглядов К. Маркса, продолжающих оказывать свое влияние на природу нормативных представлений: «В отношении каждой отдельной личности обнаруживается, чем является здесь всеобщий закон. Гражданское общество и государство оторваны друг от друга. Следовательно, и гражданское общество оторвано от гражданина как члена гражданского общества. Человеку, таким образом, приходится подвергнуть самого себя существенному раздвоению. Как действительный гражданин он находит себя в двойной организации: в бюрократической, – она представляет собой внешнее формальное определение потустороннего государства, правительственной власти, не затрагивающей гражданина и его самостоятельной действительности, – и в социальной, в организации гражданского общества» [64].

Здесь следует обратить внимание на постулирование фундаментального разрыва между государством, с одной стороны, и гражданским обществом, с другой. В то же время здесь уже можно видеть истоки последующих социологических воззрений, связанных с дифференциацией ролевых установок личности, в частности, различных ее ролей в рамках государства и гражданского общества.

Развитие социальной мысли на рубеже XIX и XX вв. привело к появлению взглядов, когда прежние оппозиции перестали быть основополагающими, когда стала возможной критика абсолютизации роли разума. Так, В. Ключевский оппонировал этому умозрению: «Человеческое общежитие создается не одними потребностями разума; едва ли естественно подчинять все силы деспотизму одного из них и едва ли человечество можно превратить в логический прибор или пустынь с философским уставом» [65].

При обсуждении телеологических представлений было бы странным представлять их развитие в качестве единой магистрали. Здесь так же, как и при формировании телеологических концепций, присутствовали теоретические конструкции, основанные на спекулятивных представлениях, граничащих с мифологизацией источников норм общественного функционирования. В качестве их примера можно обратиться к взглядам М.А. Бакунина, который выступал жестким оппонентом философскому мейнстриму своего времени: «Для предупреждения недоразумений считаем, однако, необходимым заметить, что то, что мы называем идеалом народа, ничего не имеет подобного с теми политически-социальными схемами, формулами и теориями, выработанными помимо народной жизни досугом буржуазных ученых и полуученых и предлагаемыми милостиво невежественной толпе как необходимое условие их будущего устройства…

Наука, самая рациональная и глубокая, не может угадать формы будущей общественной жизни. Она может определить только отрицательные условия, логически вытекающие из строгой критики существующего общества. Таким образом, социально-экономическая наука при такой критике дошла до отрицания лично-наследственной собственности и, следовательно, до отвлеченного и, как бы сказать, отрицательного положения собственности коллективной, как необходимого условия будущего социального строя. Таким же путем дошла она до отрицания самой идеи государства и государствования, т. е. управления общества сверху вниз, во имя какого бы то ни было мнимого права, богословского или метафизического, божественного или интеллигентно-ученого, вследствие того пришла к противоположному, а потому и отрицательному положению – к анархии, т. е. самостоятельной свободной организации всех единиц или частей, составляющих общины, и их волной федерации между собой снизу вверх, не по приказанию какого бы то начальства, даже избранного, и не по указаниям какой-либо ученой теории, а вследствие совсем естественного развития всякого рода потребностей, проявляемых самой жизнью» [66].