Мартин Ли - Фашизм - реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

В течение нескольких лет в Германии разворачивались серьёзные перемены, потенциально намного более опасные, чем хулиганство бритоголовых подростков. Консервативная смена политической культуры (Wende), начавшаяся в начале 1980‑х годов с приходом к власти канцлера Коля, ускорилась после падения Берлинской стены. Внезапно целый ряд мыслителей и официальных лиц открыто заинтересовался национализмом, который подчёркивал германскую мощь и идентичность и был направлен против иностранцев в целом и американского влияния в частности. Декларируя необходимость дисциплины, твёрдой власти и «внутреннего обновления», эти новоявленные националисты изображали душераздирающую картину своей страны, стоящей на пороге мультикультурного хаоса. Они с пренебрежением говорили о сравнительно либеральном консенсусе, существовавшем в бывшей Западной Германии, которая, по их мнению, не была подлинной Германией, поскольку находилась под отупляющим воздействием низкопробной американской культуры.

Председатель Совета протестантской церкви в Германии Манфред Кок предупреждал, что рост «интеллектуального радикализма» способствует росту насилия, связанного с ксенофобией. Кок и многие другие немцы опасались, что рост общественной поддержки консервативных националистов отвечал целям неонацистов, насильственно изгонявшим из немецких городов иностранцев. Следует отметить, что этот консерватизм восходил к имперским традициям ещё догитлеровской эпохи.

Те, кто находился на переднем крае начавшегося после «холодной войны» возрождения германского национализма, не полагались на старые символы и лозунги нацизма. Вместо этого они черпали полной чашей из идейного арсенала движения «Консервативная революция», проложившего путь к власти Гитлера. Интеллигенция «Новых правых» поднимала на щит искателей былого величия веймарской эпохи, называя их подлинными выразителями немецкого консерватизма и вводя моду на них. Взывая к «Консервативной революции», правые экстремисты стремились осуществить свою мечту восстановления ультранационализма, оставив в стороне крайности, связанные с именем Гитлера. О том же напряжённо думало все большее число учёных, высокопоставленных военных, политиков и лидеров общественного мнения, что лишь подтверждало живучесть и влияние консервативной идеологической традиции Германии.

Возрождение германского национализма сопровождалось масштабной тоской по имперской славе прошлых лет. По словам философа и социолога Юргена Хабермаса, подобная тенденция «набирала силу». Учёный отметил стремление возродить проект Бисмарка по созданию великой державы. «Если посмотреть на немецкие элиты, — заметил Хабермас в 1994 году, — то можно заметить могучее желание превратить Германию в независимую сверхдержаву, располагающуюся в центре Европы и устремляющую свои взоры на Восток» [848].

По мере того как немецкое правительство готовилось к перенесению столицы из Бонна в Берлин, представлялось неизбежным, что центр тяжести экономического локомотива Европы также сместится в восточном направлении. Будет ли возврат в Берлин — город примерно на половине пути от Москвы до Атлантики — способствовать установлению нового равновесия на континенте, служа мостом к новым хрупким демократиям Восточной Европы? Или это станет предвестником радикального преобразования Европы, когда объединённая Германия начнёт играть своими тевтонскими мускулами и оказывать политическое влияние в такой форме, которая заставит нервничать другие страны континента?

Озабоченность чрезмерным усилением Германии присутствовала и в решении Вашингтона поддержать расширение НАТО на Восток. «Включив Германию в более широкую евроатлантическую структуру, — объяснял бывший советник президента Збигнев Бжезинский, — расширение НАТО решает центральную проблему безопасности Европы, вставшую в ХХ веке: как эффективно справиться с реалиями германского могущества» [849].

На будущие события, несомненно, повлияет и то, насколько честно будет Германия относиться к своей истории. В течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны существовала тенденция «стерилизовать» прошлое, минимизируя роль «обычных» немцев в Холокосте. Только когда сменилось поколение, немцы стали говорить о временах нацизма. Как только завеса молчания рухнула, развернулась ожесточённая дискуссия между теми, кто признавал национальную ответственность за Холокост, и теми,