Наталья Ножнова - Современный расизм как он есть

Затем — после того как меня не впустили в другую дискотеку, в «Куки», — я пытаю счастья в славящемся яблочными винами квартале Заксенхаузен. Раньше я прочитал в рекламном проспекте такие слова: «Примечательнее всего в Заксенхаузене его люди, столь же гордящиеся своим гостеприимством, как и своим диалектом. То, что видит здесь посторонний, — не препарированная идиллия, не романтика пригорода. Познайте гостеприимство Заксенхаузена — и Вы не пожалеете».

Итак, гостеприимство по-заксенхаузски. У входа в бар «Куинз паб» молодая женщина говорит мне: «Сегодня у нас играют в бинго. Ставка минимум 1000 марок». Когда я объясняю ей, что рискнул бы поставить 1000 марок, она отвечает: «Убирайся!» — и захлопывает дверь.

В дискотеке «Биба» повторяется та же история. Меня не впускают на том основании, что «вход только для членов клуба и постоянных посетителей». Моего коллегу-журналиста, который впервые пришел сюда, встречают, как желанного гостя.

В 20 метрах от «Бибы» расположено кафе «Парадисхоф». В рекламном проспекте я видел фотоснимок этого кафе. Перед входом — установленная еще в 1786 году трехметровая колонна с фонтанчиком, увенчанная фигурами Адама и Евы. «Парадисхоф» — солидное кафе, в котором устраиваются танцы. Табличка на дубовой двери извещает, что хозяин заведения является членом «Гессенского союза владельцев кафе». Судя но меню в витрине, выбор блюд разнообразен, и стоят они от 3,5 марки до 21,5 марки. Сегодня играет группа «Саундерс».

Идущий впереди меня на несколько шагов фотокорреспондент «Штерна» Герберт Петергофен покупает за две марки входной билет. Швейцар широким жестом приглашает его войти. Затем он уставился на меня. «Только для членов клуба!» — говорит он строго. Я указываю на Герберта Петергофена, которого он только что впустил. «Это наш постоянный клиент», — лжет он. Появляется посетитель в светлом костюме. Из-под распахнутой рубашки виднеется золотая цепочка. Очевидно, это итальянец. Он пытается втолковать мне: «Не для таких иностранцев, как ты».

Для швейцара это тянется чересчур долго. Подходят новые гости. Он хватает меня за руку и выталкивает на улицу. Карманом пиджака я задеваю за ручку двери, и он рвется. «Не усложняй дело без надобности, иначе схлопочешь», — говорит мне на прощанье швейцар.

На следующий вечер я вновь пытаюсь попасть в «Парадисхоф». Но на этот раз все заканчивается гораздо быстрее. Едва я появился в дверях, как вышибала ринулся на меня, схватил за лацканы пиджака, силой развернул меня и дал мне пипка. Я приземляюсь на тротуаре.

Никого это не интересует, никто не вступается за меня — ни в закусочных, ни на остановке трамвая «Образцово-показательная школа» в северной части города. Там один из прохожих, в возрасте примерно 50 лет, без всякой очевидной причины хватает меня за воротник, прижимает к стене дома и рычит: «Грязный турок, я вот сейчас прикончу тебя». Никто из стоящих на остановке не реагирует. Мужчина отстал от меня, лишь когда подошел трамвай.

Городской сад Фридберг — место, где собираются бродяги. «Угости нас», — требует один из них. Я с готовностью приношу из ближайшего павильона 8 бутылок пива и раздаю их присутствующим. Когда я сел было на перила рядом с одним из них, то этот бездомный просветил меня: «Ну ты, отодвинься подальше! Мы не сидим рядом с турками. От них дурно пахнет».

Очень просто сделать так, чтобы к тебе относились как к человеку: для этого ты должен перестать быть турком. Я снова прихожу в «Опернкафе». Но на этот раз вместо турецкой «Хюрриет» у меня в руке «Франкфуртер альгемайне». У меня вновь светлые усы и брови, а свою кепку я спрятал в карман. Сажусь за единственный свободный столик — из тех, что выставлены перед кафе. Приветливо улыбаясь, подходит официант Удо. «Что желаете заказать? В один момент принесу», — говорит вежливо Удо и спешит выполнить заказ. Я облокачиваюсь на спинку стула. Вновь я немец. На меня больше не будут смотреть косо, ко мне не будут относиться по-хамски, не будут давать мне тычков.

Собственно говоря, я мог бы быть доволен.

Stern (Hamburg), 1983, 14. X.

Из журнала «Тайм» (Нью-Йорк)

Они приезжали миллионами из нищих анатолийских деревень Турции, из Индии, с островов Карибского моря, из Северной Африки. Их тогда приветствовали, более того, их приезда добивались. Они стали добровольными и незаменимыми чернорабочими послевоенного экономического бума в Западной Европе, готовыми выполнять ту работу, которой никто не хотел заниматься. Их многодетные семьи, мечети, экзотические обычаи считались просто временным неудобством. Однажды они исчезнут: все эти «отходники», «гостевые рабочие» должны же возвратиться на родину. Но они остались, и теперь подросло их новое поколение — темнокожие юноши и девушки, которых по выговору не отличить от молодежи Прованса, Брюсселя или Средней Англии. Хотела она того или нет, но Западная Европа превратилась в многорасовое общество.