Борис Романов: Мог ли Николай II не отречься 2 марта 1917 года?

[ Позднышев С. Д. Распни Его. Париж: 1952]:

Как видно, и М.В. Алексеев и В.И. Гурко говорят о жертве, принесённой Николаем Вторым ради спасения России (чтобы избежать раскола в армии и в обществе). Конечно, со стороны заговорщиков (особенно от Алексеева), такие слова выглядят очень сомнительно – но можно не сомневаться в их искренности. Им не было нужды писать или говорить о самопожертвовании царя после победы заговорщиков.

***

Испугались многие из свиты через неделю, 9 марта, в поезде из Могилева в Царское Село – когда узнали, что Николай Александрович едет в поезде «как бы арестованный» (по выражению Алексеева перед посадкой в поезд в Могилеве). И что накануне в Царском Селе Корниловым арестована Александра Федоровна и все, кто добровольно остался с ней в Александровском дворце.

Победившие заговорщики еще и 8 марта боялись Николая – они даже не посмели опубликовать в газетах его последний приказ по армии и флоту, который он огласил на прощании с войсками в Ставке [Соколов Н.А. Убийство царской семьи. – М., 1991]. Хотя этот Приказ призывал подчиниться Временному правительству, но победившие заговорщики боялись, что за его публикацией последует волна симпатий к Николаю. И у них были основания бояться этого. На прощании с войсками, по воспоминаниям очевидцев, атмосфера была такая, что, казалось, скажи Николай хоть слово против Временного правительства и заговорщиков, все в зале Ставки тут же встанут на его сторону, и начнется кровопролитие. Но он не сказал – потому, что не хотел раскола в армии и смуты в России.

Великий князь Александр Михайлович так описывает прощание Николая с чинами штаба:

" К одиннадцати часам зал переполнен: генералы, штаб– и обер-офицеры и лица свиты. Входит Ники, спокойный, сдержанный, с чем-то похожим на улыбку на губах. Он благодарит штаб и просит всех продолжать работу «с прежним усердием и жертвенностью». Он просит всех забыть вражду, служить верой и правдой России и вести нашу армию к победе. Потом он произносит свои прощальные слова короткими военными фразами, избегая патетических слов. Его скромность производит на присутствующих громадное впечатление. Мы кричим «ура», как никогда еще не кричали за последние двадцать три года. Старые генералы плачут. Еще мгновение – и кто-нибудь выступит вперед и станет молить Ники изменить принятое им решение. Но напрасно: самодержец всероссийский не берет своих слов обратно!"

["Великий князь Александр Михайлович. Книга воспоминаний". – М,, 2008]

А ведь Великий князь Александр Михайлович был среди всех великих князей первым либералом и главным критиком Николая II.

14 (27) марта 1917 года генерал Алексеев в записке Временному правительству обобщает реакцию фронтов и флотов на отречение: на Балтийском флоте «восторженно», на Северном фронте «сдержанно и спокойно», на Западном «спокойно, серьезно, многие с сожалением и огорчением», на Юго-Западном «спокойно, с сознанием важности переживаемого момента», на Румынском и Кавказском фронтах, и также на Черноморском флоте «тягостное впечатление, преклонение перед высоким патриотизмом и самопожертвованием государя, выразившемся в акте отречения».[Мультатули, Заключение к книге] .

Как видно, Николай Александрович был прав, предвидя раскол в армии в случае его гибели и неизбежных в этом случае слухов (и сведений) о намеренном убийстве. Он отрёкся, чтобы избежать раскола в армии, на фронтах.

Всё это опровергает распространённое заблуждение о том, что Николай II "проявил малодушие" при отречении 2 (15) марта 1917 года. Многие свидетели тех дней затем вспоминали о самообладании государя. [Отречение Николая II. Воспоминания очевидцев и документы]. Генерал Свиты Дубенский назвал это стоицизмом, а враг государя Гучков – эмоциональной тупостью (насколько я помню). Но видевшие Николая Александровича в те дни близко вспоминали также и о том, что вокруг глаз его кожа стала совсем коричневой, с белыми складками морщин. Флигель-адъютант Мордвинов (оставшийся верным Присяге) вспоминал еще, что литерный царский поезд, пришедший в Псков во всем великолепии внутренней и внешней отделки обшивки вагонов в те несколько часов как бы внезапно «постарел» – новая краска на обшивке вагонов потрескалась, полопалась и слезала целыми полосами. Это же отмечал и полковник Пронин, служивший при Генеральном штабе и вспоминая, что когда императора привезли 4-го марта в Ставку в Могилёв, то он, Пронин, глядя на вагон, в трёх шагах от него находившийся, «был поражен большим на нем количеством каких-то царапин и изъянов. Покраска местами как бы потрескалась и большими слоями поотваливалась – «будто следы от попавших в него мелких осколков снарядов», – мелькнула мысль». [Пронин В. М., генерального штаба полковник. Последние дни Царской Ставки. Белград, 1930].