Виктор Кожемяко - Путин и СССР

— Коротко на это не ответишь, потому что у разных персонажей или групп творческой интеллигенции происходило не совсем одинаково, а иногда и очень по-разному.

— Однако не чувствуете ли вы себя белой вороной в этой среде?

— Если говорить о себе, то я изначально ориентировался на несколько личностей, которые в тот переломный момент с красными идеалами не расстались, а наоборот — особенно четко и во весь голос начали их отстаивать. Это Александр Проханов, это Эдуард Лимонов, Сергей Кара-Мурза, конечно же — Юрий Бондарев. А несколько позже я узнал еще и Александра Панарина.

У меня в моей литературной работе сразу же ориентация была на эти имена. Хотя, замечу, ни на день не расставался я с глубочайшим уважением к так называемым почвенникам: Валентину Распутину, Василию Шукшину (не дожившему до этих времен), Василию Белову… Правда, крайне болезненное отношение сложилось к Виктору Астафьеву, но это уж особая статья…

— Да, более чем! И не у вас одного сложилось тогда к нему крайне болезненное, как вы сказали, отношение. А у Распутина? То же самое, о чем он не раз говорил мне. Хотя они ведь много лет с Астафьевым дружили и творчески были близки, но тут Валентин Григорьевич сдержаться не мог — высказал ему все публично и весьма нелицеприятно.

— Вот эти разные литературные сегменты следует по-разному объяснять. Я думаю, например, что на Проханова и Лимонова серьезно повлиял опыт достаточно широкого перемещения по зарубежным странам. Лимонов вообще там долго жил, а Проханов многое объездил в своих командировках. И знание западной цивилизации давало им возможность понять: те представления, которые стали нам усиленно навязывать (что там, дескать, рай земной, а у нас ад кромешный), не соответствуют действительности. Даже в США и во Франции, находившихся на вершине своего благоденствия, тот же Лимонов, проживший там двадцать лет, прекрасно знал изнутри огромное количество проблем, которые в сумме создавали картину далеко не идиллическую.

— А меня поразила ностальгическая нота в его повести-воспоминании «У нас была великая эпоха», которую журнал «Знамя» опубликовал во время «перестройки».

— Это художественная проза. Но у него была еще и сильная публицистика: «Исчезновение варваров», «Дисциплинарный санаторий», «Убийство часового». Очень точные работы, очень прозорливые, в которых еще тогда, в конце 1980-х, высказывалось немало такого, о чем мы продолжаем спорить и сегодня.

С другой стороны, мне, как родившемуся и выросшему в деревне, была близка мука Василия Белова и Валентина Распутина, пропущенная ими через свое сердце. Был уже все-таки какой-то переизнос человеческого материала в крестьянской среде. Был и отъезд людей из деревень, и то, над чем горевал и усмехался Шукшин, — горожане в первом поколении…

— Как вы все это воспринимали?

— С пониманием и сочувствием, безусловно. Однако виделась грань в отношении к советской действительности, советской истории, переступив которую, легко было свалиться в пространство злобной клеветы. Что, собственно, и произошло с тем же Виктором Астафьевым. Впав буквально в беснование относительно всего советского, он уже перешел в другой, враждебный лагерь. Возникает даже мысль, что стал он нездоров психически…

Но какое-то время в определенном раздоре с советской властью оказался и круг городской неоконсервативной интеллигенции, группировавшейся вокруг журнала «Наш современник»: сам главный его редактор Станислав Куняев, Вадим Кожинов, Юрий Кузнецов и другие. Потом, конечно, многое у них стало существенно меняться.

— Очень многое! И я наглядно мог наблюдать это в беседах с Вадимом Валериановичем Кожиновым, которые были у меня в течение длительного периода. Важен и такой факт: Кожинов ведь стал доверенным лицом Зюганова на президентских выборах 1996 года.

— Я вот почему из сегодняшнего дня вспоминаю позицию того патриотического литературного круга, какой она определилась к началу «перестройки». Должен быть извлечен серьезный урок, диктуемый ныне самой жизнью.

На Украине валят памятники Ленину — и мы видим, что вместе с ними рушится русский мир. А тогда русское начали противопоставлять советскому, утверждалось представление, будто от советской истории во имя «русской идеи» кого-то и что-то, как неприемлемое, надо отделить. Дескать, Ленин плохой, Сталин хороший, Советский Союз в целом мы принимаем, но…

И так далее. То есть они действительно начали делить, резать по живому, чего делать ни в коем случае нельзя. Потому что это большое метафизическое советское тело, из которого недопустимо что-либо выпиливать! Не получится: есть так — и никак иначе.