Юрий Мухин - Народ без элиты

Как видите, какое тут, к чёрту, сельское хозяйство, если интеллигента Тургенева Баден-Баден ждёт? И всей работы по хозяйству, по мысли Тургенева, немного — надо найти такого управляющего, чтобы ленивого Тургенева не обманывал!

Лев Толстой тоже был тот ещё сельский хозяин. Вот Фет передаёт рассказ о Льве Николаевиче Толстом его брата, Николая Николаевича:

«На расспросы наши о Льве Николаевиче граф с видимым наслаждением рассказывал о любимом брате: “Левочка, говорил он, усердно ищет сближения с сельским бытом и хозяйством, с которыми, как и все мы, до сих пор знаком поверхностно. Но уж не знаю, какое тут выйдет сближение: Левочка желает все захватить разом, не упуская ничего, даже гимнастики. И вот у него под окном кабинета устроен бар. Конечно, если отбросить предрассудки, с которыми он так враждует, он прав: гимнастика хозяйству не помешает; но староста смотрит на дело несколько иначе: “Придешь, говорит, к барину за приказанием, а барин, зацепившись одною коленкой за жердь, висит в красной куртке головою вниз и раскачивается; волосы отвисли и мотаются, лицо кровью налилось, не то приказания слушать, не то на него дивиться”».

Висеть на турнике вверх ногами и давать распоряжения по хозяйству — это оригинально! Строго говоря, граф Лев Толстой, как следует и из иных эпизодов воспоминаний Фета, мужчина был с приличной придурью. Вот дам длинный эпизод с приглашением графа на охоту на медведя.

«Когда охотники, каждый с двумя заряженными ружьями, были расставлены вдоль поляны, проходившей по изборожденному в шахматном порядке просеками лесу, то им рекомендовали пошире стоптать вокруг себя глубокий снег, чтобы таким образом получить возможно большую свободу движений. Но Лев Николаевич, становясь на указанном месте чуть не по пояс в снег, объявил отаптывание лишним, так как дело состояло в стрелянии в медведя, а не в ратоборстве с ним. В таком соображении граф ограничился поставить свое заряженное ружье к стволу дерева так, чтобы, выпустив своих два выстрела, бросить свое ружье и, протянув руку, схватить мое. Поднятая Осташковым с берлоги громадная медведица не заставила себя долго ждать. …Спокойно прицелясь, Лев Николаевич спустил курок, но, вероятно, промахнулся, так как в клубе дыма увидал перед собою набегающую массу, по которой выстрелил почти в упор и попал пулею в зев, где она завязла между зубами. Отпрянуть в сторону граф не мог, так как неотоптанный снег не давал ему простора, а схватить мое ружье не успел, получивши в грудь сильный толчок, от которого навзничь повалился в снег. Медведица с разбега перескочила через него. …Но в ту же минуту он увидал над головою что-то темное. Это была медведица, которая, мгновенно вернувшись назад, старалась прокусить череп ранившему ее охотнику. Лежащий навзничь, как связанный, в глубоком снегу Толстой мог оказывать только пассивное сопротивление, стараясь по возможности втягивать голову в плечи и подставлять лохматую шапку под зев животного. Быть может, вследствие таких инстинктивных приемов зверь, промахнувшись зубами раза с два, успел только дать одну значительную хватку, прорвав верхними зубами щеку под левым глазом и сорвав нижними всю левую половину кожи со лба. В эту минуту случившийся по близости Осташков с небольшой всегда хворостиной в руке подбежал к медведице и, расставив руки, закричал свое обычное: «Куда ты?!» — услыхав это восклицание, медведица бросилась прочь со всех ног, и ее, как помнится, вновь обошли и добили на другой день».

Ну что тут скажешь? Даже в условиях риска для жизни лень было Толстому снег утоптать, а мы требуем с него, чтобы он сельским хозяйством занимался.

Так что от таких владельцев земли невозможно узнать ничего путёвого о сельском хозяйстве того времени. У них одна была проблема — нанять в управляющие немца или швейцарца, чтобы те содрали с русских крестьян три шкуры и обеспечили этим землевладельцам кучерявую жизнь во Франции.

Всю жизнь читая очередные сетования и шутки на тему, какие же мы, русские, беспробудные пьяницы-алкоголики (а вся эта антиалкогольная печаль всегда шла только от интеллигенции), сейчас почему-то возмутился: да сколько можно и какого чёрта?! Сколько можно толочь эту воду в ступе??

Не помню уже, но в начале 90-х раза два или три был в Японии и удивлялся, как много у них откровенно бухих. Нет, не на работе или официальных встречах, а в метро или в местах общественных гуляний. Уже писал, что как-то в середине дня поехали в Токио в музеи (к большому удивлению сопровождавших нас японцев, агитировавших поехать в местный «Диснейленд»). Три огромных музея без посетителей стояли в парке японского стиля — с подстриженными соснами. В Политехническом музее кроме нас была ещё стайка американских школьников, в Историческом вообще кроме нас никого не было, в музей живописи мы и сами не пошли — устали. Так вот, практически на всех скамейках красивого музейного парка лежали бухие японские бомжи. А чего? Пустынная местность в центре муравейника Токио — где им ещё кайфовать?