Александр Дугин - Тамплеры Пролетариата

Второй мотив — увлечение политическим экстремизмом. Большинство деятелей Серебряного века безоговорочно поддерживают революционные и социальные силы. Не просто большевиков, которые стали подлинными хозяевами ситуации только после октября 17, да и то не сразу. Эсэры, народники, анархисты естественно становятся основной политической средой, к которой тяготеют поэты и мыслители той эпохи. Все грезят переворотом, восстанием, бунтом. Даже те, кто не принял большевиков, часто отвернулись от конкретной фракции Революции, присвоевшей себе права на единоличную власть. Социальный радикализм не от конформизма, близорукости, безответственности или абстракционизма. Он является неотъемлемой характерной чертой Серебряного века в целом.

Третий мотив — национализм. У всех он проявлялся по-разному. У кого — в черносотенно-юдофобских формах (Хлебников, Клюев, Есенин, Карпов и т. д.), у кого — в более мягком, культурном виде. Эткинд приводит эпизод, когда сам Блок высказывал лдовольно радикально антисемитские тезисы. Однако дело не в антисемитизме или шовинизме. Одержимость Россией, бесконечная любовь к земле, народу, национальной судьбе, ее истории, ее парадоксу, к Русскому в глобальном, метафизическом измерении. Россией бредили все.

Четвертый мотив — мистицизм, предельная религиозность, эзотеризм. Это также черта — общая абсолютно для всех фигур Серебряного века. Формы могли быть любыми — от православия и углубления в его догматику, до ересей, оккультизма (штейнерианство Белого), неоязычества или «национал-сатанизма» (у Брюсова). И в этом вопросе так же, как и во всех предыдущих, нормой была именно крайность — не поверхностная религиозность обывателя и не прагматический атеизм европейского профана, но страстная, сжигающая вера в силу и реальность потустороннего, фанатичная погруженность в проблемы души, смерти, мистического смысла событий. Не случайно такой живой интерес вызывали Распутин (ему посвятил стихотворение Гумилев), хлысты, скопцы, иные национальные сектанты.

Итак, четыре мотива — заостренный эротизм, политический экстремизм, национализм и эзотеризм. Таков портрет типичного представителя Серебряного века (как гениального, так и среднего, как сверхизвестного, так и забытого), получающийся у Эткинда. И он вполне логично переходит от этого к большевикам, психологический тип которых оказывается удивительно близок вышеописанному. Только все суше и ориентированно на политическую практику и социальную реализацию. Вспомним Чернышевского — литературный большевик Рахметов практикует иогические упражнения, интересуется каббалистическими текстами позднего Ньютона, напоминает посвященного. Вера Павловна практикует полиандрию, одержима пророческими снами. И у исторических большевиков. — Троцкий — член масонской ложи "Великий Восток", автор монографии по мистическому символизму, написанной в заключении и утерянной во время подпольных скитаний. Богданов — ученик мистика-космиста Федорова, мечтавший о том, чтобы научными способами — через переливание крови (сразу после революции он был назначен директором Института переливания крови и умер в результате опыта, поставленного над самим собой) — достичь физического бессмертия. Бонч-Бруевич — специалист по сектам, издававший специальный журнал для сектантов "Новая Заря" (как перекливается с известной магической организацией "Золотая Заря"!) с целью их привлечения в большевизм. Коллонтай, известная экстремальными формами самых необузданных эротических опытов. И наконец сам Ленин, поддерживающий просектантскую линию Бонч-Бруевича, положительно отзывающийся о оргиастическом сексе и приветствовавший «сменовеховцев» и национал-большевиков (Устрялова, Ключникова и т. д.)

Но Серебряный век — как эпоха теоретиков — заканчивается. Наступают суровые будни постороения "сакрального общества". Планификация и индустриализация не могли не придать пародийные черты реализации национальной, мистической, эротической и политической утопии.

Но духовное, психологическое и типологическое родство очевидно.

У Эткинда есть очень интересные соображения о связи между Серебряным веком и веком Золотым, Александровской эпохой. Одни и те же осевые мотивы, только форма и терминология меняются. Проблема пола ясно видна уже у Пушкина и Лермонтова, а в следующем поколении у Достоевского и Чернышевского она станет почти центральной. Политический экстремизм — его типичный образчик декабристы с их разнообразием политических утопий, каждая из которых и у Муравьева, и у Пестеля, и в "Северном обществе" были пропитаны, к тому же, глубоким национальным подтекстом. На эту же пору приходится и расцвет мистики — Библейское общество, князь Голицын, "Сионский вестник", а кроме того, сектантство — скопчество и хлыстовство — проникают на самые верхи общества (эзотерический салон Татариновой, скопец-камергер Еленский, возрождение масонства и т. д.)