Алексей Цветков: Антология современного анархизма и левого радикализма

Проигрыш обоих мы оставляем на совести голливудских постановщиков, работавших за деньги и обходивших социальный заказ только в форме намеков и недомолвок. В первом случае ангел на вертолете не может вознести опасного клоуна на небо, потому что его тащит в бездну химера выбранной борьбы. «Хэппи энд» в духе коммерческого «христианства», предупреждающего нас об ответственности. Ответственность перед Богом, если верить клерикалам, совпадает с ответственностью перед господствующей системой. Означает ли это, что их «бог» санкционирует без разбору все государства, в свою очередь признающие права клерикалов на доступ к ушам и глазам миллионов граждан? Попы нужны системе для того, чтобы гасить в людях инстинкт откровения, постоянно бубня о нём.

Во второй серии развязка еще дешевле: великолепный пингвин, едва умещавшийся в человечьем теле, гибнет от действий собственной подземной антисистемы. Если моралист-постановщик не знает, как примерно наказать врага общества, его убивают им же сконструированным оружием, не очень реалистично, но в строгом соответствии с требованиями буржуазной морали. Воплощенному духу правопорядка — Бэтману — противостоят анархисты, наглядно расслоенные на эзотерику и экзотерику, поделенные на «типы», то есть на серии фильма. Бэтман — существо, которому сходит с рук нарушение закона, потому что закон нарушается в интересах системы. Бэтман и есть обобщенная персона системы, кое-что сообщающая нам о её генеалогии. Настоящий WASP, классический буржуа, стопроцентный элегантный англосакс, в распоряжении которого все новейшие достижения технократии, с благообразным лакеем и неразрешимыми проблемами в личной жизни. Трагическая и вроде бы устранимая, но так и не устраняемая необеспеченность его «аристократически» выраженного либидо — вот разгадка страсти Бэтмана к «справедливости», понимаемой в чисто полицейском смысле.

Что же касается двух анар-хистов-атибэтманов — внешнего (клоуна) и внутреннего (пингвина), то даже такой фильм доказывает нам, что для разрушения системы и торжества альтернативных принципов эти двое должны превратиться в одно лицо.

Только внешний анархист — обреченный провокатор, который рано или поздно взорвется изнутри как безвредная хлопушка под давлением скры той в нем пустоты. Признать себя таки пиротехническим устройством означает признать себя вовсе не «тем, кем является». Свести своё восстание к публичному самоудовлетворению. Отказать себе в субъектности. Тавтология — Революция — Активизм, изолированные от своих причин, превращаются в эксцентричный грим на лице покойника.

Анархист только внутренний, визионер, скрываясь в тайных водах своей невербализуемой биографии, обречен иначе: он заранее признает поражение любой экспансии за пределами этих вод, и его стихией становится анальный мрак и гибельная задумчивость. Субъект такого восстания так и не может по-настоящему родиться, ибо на него давит внешний космос враждебной «обусловленности». Откровение — Восстание — Сокровенная Практика невозможны без внешних социальных манифестаций.

Чтобы быть как-то высказанным, революционное откровение прибегает к тавтологии, восстание формулируется в терминах революции, а сокровенная практика выражается в актуальном активизме.

На сегодняшний день анархисты используют для оправдания своей практики три основных сценария, варьируя и оснащая их деталями в зависимости от региона, аудитории и местных настроений. Три этих сценария отвечают трем основным мировоззренческим сюжетам, к которым могут быть сведены сегодня человеческие представления о реальности.

Первый мировоззренческий сюжет практически отождествляет человека с Демиургом реальности; история в этом сюжете есть возможность устранения недоразумений между человеком как представителем творящего принципа и самим этим принципом.

Второй сюжет предполагает драматическое противоречие между миром принципов и миром их реализации. Остается вечно выяснять опытным путем, разрешимо ли это противоречие, однако оно никогда не устранимо бесповоротно. Противоречие вновь и вновь стремится к возвращению.

Третий сюжет исходит из отсутствия у человека каких бы то ни было эксклюзивных прав на реальность, а значит, любой бунт против такой «смыслооставленности» имеет исключительно внутреннее значение, является самодостаточным произволом.