Алексей Цветков: Антология современного анархизма и левого радикализма

На вопрос: «Кто является? — анархизм тавтологично отвечает: «Тот, кто является». Таким образом, через свою тавтологию анархизм исключает обреченность. Тот, у кого хватает ностальгии по абсолюту, чтобы соответствовать требованиям, высказанным левыми к революционному классу. Тот, кто способен к мобилизации, внешне противопоказанной обстоятельствами.

После окончания холодной войны современная капиталистическая метрополия чем дальше, тем больше напоминает как раз мир тотальной демобилизации, а современная массовая культура, заполняющая основную часть не занятого работой времени, в своих сюжетах, темах и принципах есть бесконечный и непрерывно перелистываемый семьями дем-бельский альбом, эксплуатирующий героические сюжеты в детективной, исторической либо футурологической версиях.

Найдется новый автор, который докажет и назовет точный социальный адрес очередной кандидатуры в исторические субъекты. И можно знать заранее, что адрес этот будет отнюдь не окончательным. Пока же все коллективные кандидатуры остаются лишь благими пожеланиями интеллектуалов к трудящимся третьих стран, городским маргиналам, угнетаемым женщинам и меньшинствам, молодежным субкультурам, этническим пассионариям. Эти группы, гипотетически способные на многое, не оправдывают возлагаемых на них надежд. Тут действует свой закон невыяснимости адреса, то есть вечной близорукости доказательного оптимизма.

Восстание исключает конъюнктуру, и потому проблема субъекта сопротивления переносится из исторической в экзистенциальную оптику, во вневременную ситуацию. После 68-го года революционеры в своем самоанализе превратились из экскурсоводов по будущему в трагических героев, а их чувство истории стало пониматься скорее как особое достояние, нежели маршрут расписания ближайших станций социального развития. Анархисты, впрочем, говорили об этом всегда и с самого начала меньше других левых увлекались позитивными оптимистическими утопиями.

Практика анархизма демонстрирует, что для человека-объекта, пытающегося стать субъектом, добивающимся от самого себя entwerden, пораженного революционным откровением и опознавшего в себе нездешнего агента, избранная социальная программа является скорее инструментальной, довольно условной и варьируемой, как модель оружия или цвет камуфляжа для партизана. Экзистенциальная утопия большинства современных левых воплощается в самом революционном акте. Что не отменяет, конечно, необратимых социальных последствий такого акта, просто последствия воспринимаются теперь как историческое эхо, угасающее вплоть до следующего «события».

Утопия анархизма призывает нас к действию в качестве субъекта истории, и любые вспомогательные программы тут всего лишь сопутствующие иносказания, метафоры, намёки на положение революционера, изложенные на нашем предреволюционном, доисторическом, неполном и гротескном языке.

Кроме деления левых на «классических» (оптимистов) и «новых» (экзистенциалистов) применяют также иную классификацию, делящую радикалов на «внутренних» и «внешних». Если вы видели фильм «Бэтман», вам будет очень легко это понять.

Отрицательный герой первого фильма «Бэтман» — внешний анархист, клоун без цирка, явно читавший Ги Дебора, переделывает канонизированные кураторами «шедевры» в музеях, справедливо полагая, что культ «классики» в искусстве всегда на руку тем, кто стремится заморозить социальное устройство в нынешней форме. На вопрос журналистки о своей мечте остроумно пародирует её же хозяев: «Увидеть свой портрет на однодолларовой банкноте» (скрытая критика института президентской власти). Он швыряет в толпу деньги, потому что они ему не нужны, но каждый, кто позарится на них и поклонится капиталу, должен в конце спектакля заплатить за представление своей жизнью. Деньги — это тест. Антибэтману нужны не деньги, а необратимые перемены.

Зато антигерой второго «Бэтмана», человек-пингвин, — явно внутренний анархист по повадкам. Не веря даже в разрушительные возможности нынешних масс, каждый день упускающих свой шанс измениться, он рассчитывает на неуклюжих и зловещих птиц нижнего полюса.

Не умеющие летать антарктические птицы — несложная метафора электората, ведь человек-пингвин согласился баллотироваться в мэры, однако лишь для того, чтобы похоронить своего недалекого и самовлюбленного спонсора — электрического олигарха. Должность мэра в таком городе его не привлекает, он и так находится в подобной роли, играя в подземном полигоне со своими управляемыми волной, но неповоротливыми тварями. Мрачноватый гений этого террориста скрыт в сточной системе, он надеется похоронить технократию и индустриализм их же оружием, используя для тотальной технологической катастрофы привычку не умеющих летать к ежедневному подчинению невидимым волнам.