Как—то раз, в сгущающихся сумерках, мне и моим друзьям пришло в голову проникнуть во Дворец Правосудия в Брюсселе. Люди знают этого мастодонта, давящего своей громадностью бедные кварталы под собой, охраняющего богатую авеню Луизы, из которой мы когда—нибудь создадим опустошённую страстью землю. После долгого дрейфа (dérive) по лабиринту кулуаров, лестниц, анфилады комнат, мы рассчитали возможное обживание этого места, мы вернули себе на время захваченную врагом территорию, мы преобразовали, благодаря воображению, это вшивое место в поле фантастической ярмарки, во дворец удовольствий, в котором самые пикантные удовольствия согласились бы на привилегию быть реально прожитыми. Субъективная мечта подрывает мир. Люди занимаются подрывной деятельностью, как это сделали месье Журден и Джеймс Джойс, один с прозой, другой с Улиссом; т. е. спонтанно и после долгих размышлений.
В 1955–м, Дебор, поражённый систематическим использованием диверсии (détournement) у Лотреамона, обратил внимание на богатство этой техники, о которой Йорн в 1960–м написал: «Диверсия — это игра, обязанная своим происхождением процессу обесценивания. Все элементы культуры прошлого должны быть инвестированными вновь или исчезнуть». Наконец, в 3–м номере Internationale Situationniste, Дебор уточнил этот вопрос: «Два фундаментальных закона диверсии — это утрата значимости, вплоть до исчезновения изначального смысла, у каждого автономно подрываемого элемента; и, в то же время, организация нового ансамбля значений, придающего новый смысл каждому элементу». Нынешние исторические условия подтверждают процитированные выше наблюдения. Отныне уже ясно, что:
— по мере распространения болота разложения, повсюду спонтанно процветают диверсии. Эра потребительских ценностей раздельно усиливает возможность организации новых ансамблей значений;
— культурный сектор уже не является привилегированным. Искусство подрывной деятельности простирается на все акты отрицания, наблюдаемые в повседневной жизни;
— из—за диктатуры фрагментарности диверсия стала единственной техникой на службе у целостности. Диверсия является самым последовательным, самым популярным и лучше всего приспособленным к повстанческой практике революционным действием. Путём натурального движения — страсти к игре — она ведёт нас к экстремальной радикализации.
*
В разложении, охватившем собой весь ансамбль духовного и материального общения — разложении, связанном с требованиями общества потребления — фаза обесценения диверсии в своём роде была начата и обусловлена историческими условиями. Негативность, инкрустированная в фактическую реальность, также ассимилирует диверсию в тактику преодоления, в позитивный, по сути, акт.
Если изобилие потребительских товаров приветствуется повсюду как счастливая эволюция, социальное использование этих товаров, как известно, портит их пользу. Потому что удобство— это в первую очередь предлог для прибыли при капитализме и при капиталистических режимах, оно не может быть использовано иначе. Идеология потребления действует как дефект его фабрикации, она саботирует завёрнутый в неё товар; она вводит новое рабство в материальное благополучие. В этом контексте, диверсия вульгаризует другой способ использования, она изобретает высшуюпользу, в которой субъективность в своих интересах манипулирует тем, что продаётся ей для того, чтобы манипулировать ей. Кризис зрелища обрушивает силы лжи в поле живой истины. Искусство обращения против врага оружия, которое он сам обязан распространять по коммерческой необходимости является основным вопросом стратегии и тактики. Методы диверсии надо распространять как Азбукупотребителя, который желает перестать быть таковым.
Диверсия, которая сотворила своё первое оружие в искусстве, стала теперь искусством использования всех видов оружия. Появившись впервые в движениях культурного кризиса в 1910–25 гг., она постепенно распространилась на ансамбль всех секторов затронутых разложением. Завтра искусство предложит новым техникам подрывной деятельности поле ценных экспериментов; и из прошлого надо извлекать уроки. Так, операция преждевременного инвестирования, к которой пришли сюрреалисты, придавая совершенно ценностный контекст дадаистским антиценностям, несовершенным образом сведённым к нулю, хорошо показывает, что попытка строить, отталкиваясь от плохо обесцененных элементов, всегда приводит к интеграции доминирующими механизмами социальной организации. «Комбинаторное» отношение современных кибернетиков к искусству доходит до гордого накопления незначительных разрозненных элементов, которые не были обесценены вовсе. Поп—арт и Жан—Люк Годар — это апология свалки.
Читать дальше