Причиной, что я носился с мыслью, что Мустафа Дурмуш бей мог быть агентом Энвер Паши, являлось подозрение среди коммунистов Туркестана, что опасные турки или их люди повсюду прятались под всеми штабелями дров. Посланный Москвой в Бухару в качестве советника, бывший младотурок, порвал с коммунистами, бежал в горы и провозгласил себя как вождь антисоветского движения в Туркестане. Его мечтой было создание нового Турана или союза тюркских народов от Босфора до Океании. Он никогда не имел успеха, но до тех пор, пока не был убит в стычке с красным патрулем, он тревожился о коммунистах больше, чем о басмачах. Для меня он всегда был героем.
Весной 1922 года, в пик паники из-за Энвер Паши, в один из вечеров Мустафа Дурмуш бей пришел ко мне в комнату. «Исмаил», сказал он, «я чувствую, ко мне приближается угроза. Возможно, чека арестует меня. Здесь имеется что-то, которое может быть использовано как вещественное доказательство против меня. Пожалуйста, подержи его немного у себя». Он вручил мне мешочек с многими золотыми монетами, настоящим золотом и револьвером. Я совершенно позабыл о моих подозрениях по его поводу и принял деньги и оружие. «Ты хороший мальчик», сказал он. «Если ничего не случится со мной, то ты можешь отдать их мне. Если меня расстреляют, то считай, они твои. У меня нет никакой семьи». У него появились слезы, когда он попрощался со мной.
Я спрятал золото и оружие под шкафом на полу моей комнаты. В следующую ночь Дурмуш бей и Ахмед Мухлис бей были уже арестованы чека. Через несколько часов меня вызвали в партийный комитет. Здесь находился тот же чекист, который присутствовал на всех наших партийных собраниях. Он спросил, нет ли у меня каких-либо подозрений о контрреволюционных действиях турецких учителей. «Товарищ», сказал он, «вы единственный коммунист в их институте. Пожалуйста, укажите что-либо против них, что кажется даже незначительным для тебя. Если ты поможешь нам, ты сделаешь настоящий вклад в дело партии». Это указывало на то, что он ничего не имеет реального против моих двух товарищей. Я ответил: «Товарищ, эти два турка являются очень хорошими товарищами. Они только учат и не интересуются никакой политикой. В свободное время они лишь играют в карты, бегают за женщинами и выпивают». На этом закончился мой допрос. Позднее я узнал, что мой начальник, бывший директор колледжа, также был допрошен чека о турках и также он защищал их.
Через неделю два моих друга был освобождены. Я возвратил золото и револьвер Мустафе Дурмуш бею и скоро позабыл об этом деле. Однако, как со всеми турками, память Дурмуш бея была более долгой. В это лето он позвал меня на долгую прогулку с ним. Он говорил о неразрешенных проблемах в России, о голоде, эпидемиях и хаосе, затем он сказал, что я должен ехать в Турцию, поступить в Стамбульский университет и начать новую жизнь. Когда я его спросил, как все это сделать, он сказал, что его друг, турецкий генеральный консул в Баку, имеет сильных и влиятельных знакомых в Анкаре и может помочь мне. Он дал мне заранее приготовленное письмо к его другу в Баку, прося о помощи мне.
Ехать в Турцию была не совсем новая для меня мысль. Мое любопытство об этой стране, мое желание повидать ее, уже ранее возникала у меня при разговорах с другими турками в институте. Доброта Дурмуш бея не только напоминала мне о своевременности этой надежды, но и также совпадала с моими все возрастающими тревогами по поводу моего будущего. Работа в городском отделе образования давала мне средство для существования, но не имела ничего общего с получением образования. Мои контакты с турками более чем ясно показали, как я нуждался в дальнейшем обучении. Однако, пока Дурмуш бей не вмешался, я не мог найти определенного пути достижения своей цели. Ехать домой было равносильно признанию ошибки. Возвратиться в Оренбург и к тамошнему голоду, также никак не способствовало бы достижению какой-либо реальной цели. И оставаться на незначительной работе в Чарджоу также было бы равносильно пустой трате времени. Кроме того, мне было всего восемнадцать, с хорошим здоровьем и с неодолимым желанием повидать остальной мир и его людей. Я был более чем готов покинуть Чарджоу, хоть куда угодно. Баку и Турция стали единственными открывшимися мне шансами.
Правда, страсть к путешествиям сыграла большую роль в моем решении уехать. С юношеской самоуверенностью я пытался поставить некоторую рациональную цель в своем выборе. Я для себя установил «программу максимум» и «программу минимум». Согласно «программе максимум», моей конечной целью был отъезд из советской России в Турцию, возобновление учебы в Стамбуле и получение настоящей профессии инженера, с помощью которой я мог бы обеспечить себя на жизнь. Моей «программой минимум» было вступление в какую-либо техническую школу в Баку для изучения промышленной торговли. Я определенно был далек от реальных проблем этих печальных времен, но чувствовал себя уверенным, что поступаю правильно.
Читать дальше