Прокурор надвигается на нее с ощутимой даже в зрительном зале угрозой: «Кто и в какой день ходил поминать Вашего сына в 2005 году?».
Вопрос показался жестоким даже судье, и она сняла его, как не относящийся к делу, но все последующие вопросы прокурора звучали с не меньшей изощрённостью наследника заплечных дел мастеров.
Прокурор испытывает на прочность психическую стойкость свидетельницы: «Почему Вы сами не ходили поминать сына?»
Кузнецова беспомощно оглядывается: «Я никуда не хожу, я не могу ходить».
Прокурор будто не слышит ее: «14-го марта что Вам лично помешало дойти до храма?»
Кузнецова повторяет: «Я не могу ходить, у меня артроз».
Прокурор напирает, как нахал в трамвайной давке: «Могли бы воспользоваться общественным транспортом».
Кузнецова оправдывается: «Я общественным транспортом не могу пользоваться, я туда не влезу».
Прокурор глумливо хмыкает: «А на такси почему не поехали?»
Кузнецова жалобно: «Я в храм по ступенькам не взберусь».
Прокурор, откровенно радуясь, что свидетельница попалась: «А как же Вы сюда добрались?»
Кузнецова спохватывается наконец, что не обвиняемая она, а свидетельница, поднимает голову и с достоинством глядит прямо в глаза мучителю: «Меня привезли, да под руки вели. И перед отъездом я сделала себе два обезболивающих укола».
Прокурор отводит взгляд: «До 17 марта Вы заходили к Миронову в квартиру?»
Кузнецова тяжко вздыхает, стоять ей уже невмоготу: «Я к нему иногда заходила деньги менять, а он ко мне заходил за гусятницей».
Прокурор приказным тоном: «Так вспомните, когда Вы заходили к нему до 17 марта и с какой целью?».
Кузнецова: «Я не помню, может, за полгода до этого. Вот Вы помните, что было год назад?»
Прокурор как кнутом хлещет: «А у кого Вы меняли деньги до того, как Миронов въехал в эту квартиру?»
Кузнецова терпит: «Когда он не жил, то у его бабушки Любови Васильевны».
Прокурор снова замахивается: «А у кого Вы меняли деньги в то время, как Любовь Васильевна выехала, а Иван еще не въехал?»
Кузнецова смотрит на прокурора с изумлением: «Я что, их каждый день меняю?!».
Бесконечная нить пустых прокурорских вопросов обвивает свидетельницу мучительной сетью, терпение и силы уже оставили её, действие спасительных обезболивающих уколов закончилось, то и дело сквозь закушенные губы прорывается стон, ей снова пытаются подставить стул, но сесть на него свидетельница уже не может, это причиняет ей страшную боль. Алевтина Михайловна остается полулежать, полувисеть на трибуне, надеясь, что иссякнут, наконец, эти никчемушные вопросы прокурора. Однако у прокурора свой замысел. Он специально тянет пытку временем, расчёт его очевиден: желая поскорее избавиться от мук, свидетельница где-нибудь да оговорится, в чем-нибудь да ошибется.
Чтобы вконец измотать слишком памятливую женщину, он требует оглашения ее допроса на следствии. Получив на то разрешение судьи, неторопливо оглашает абсолютно ничем не отличающиеся от нынешних ее показания. И снова начинает тяжкий невыносимый для свидетельницы допрос, как по заколдованному чёртовому кругу по одним и тем же вопросам: почему запомнила 17 марта, почему сама не пошла в церковь поминать сына, сколько раз меняла у Ивана деньги, для чего, почем и зачем покупала нитки, сколько раз гуляла с собакой, сколько комнат в ее собственной квартире, слышала ли, как хлопала дверь в квартире Ивана, когда у дочери был выходной… Лишенные всякого смысла и малейшей логики обильные вопросы жестокосердого прокурора преследовали одну лишь цель – измотать и без того замученную свидетельницу, заставить ее ошибиться, оговориться, споткнуться хоть в чем-нибудь. Но бедная женщина держалась мученически стойко. Ноги болели невыносимо, руки тряслись от напряжения, лоб покрыла болезненная испарина, но она вновь и вновь повторяла то, что утверждала с самого начала еще на следствии: в утро покушения на Чубайса видела Ивана Миронова дома только что проснувшимся.
Венцом этого заплечного дознания стал в который раз заданный кнутобойцем вопрос: «А как Вы запомнили год, в котором это все случилось?».
Превозмогая боль, Алевтина Михайловна Кузнецова принялась обстоятельно объяснять давно севшим голосом: «Я сначала не помнила год, но однажды ко мне домой ночью, часов в двенадцать явился человек, представился участковым, спросил: «Где Вы были 17 марта 2005 года?». Вот тогда я и вспомнила, и на всю жизнь запомнила, что это было именно, точно в 2005-м году».
Читать дальше
