Вадим Белоцерковский: Свобода, власть и собственность

Сталина часто считают совсем неумным человеком, а он, может быть, был не так уж глуп. В своем последнем выступлении на XIX съезде он обронил удивительные слова:

«Законы экономики неподвластны воле людей».

К такому выводу пришел человек. который всю жизнь полагался только на свою волю! Но ему не дано было понять, что экономика до тех пор неподвластна воле людей, пока она является «базисом» общественного устройства, а не основополагающие потребности человека, пока общество остается

«единой конторой и фабрикой» [2] А. Герцен за сто лет до Ленина писал в «Былое и думы»: «централизация может многое сделать для разных общих предприятий, но она несовместима со свободой, ею легко народы доходят до положения стада или своры собак, ловко держимых каким-нибудь доезжачим». с «равной оплатой за равное количество труда».

Итак, только из анализа экономического механизма советского режима можно вывести и обосновать все его «требования» и «неумолимую логику» — неизбежность эксплуатации людей, природы, а значит и необходимость сохранения системы подавления и империализма для высасывания качественных соков из сопредельных стран.

Так что суть амальриковских этапов развития режима состоит, на мой взгляд, в том, что на «интернациональном» этапе происходит неизбежное становление режима госкапитализма, на «национальном» — ограбление собственной страны, а на «военно-имперском» — ограбление чужих народов и стран. При этом последний этап острее было бы назвать «интернациональным», а первый — «революционным».

Таким образом, если приведенный выше анализ правилен, то для оздоровления страны и экономики недостаточно одной лишь политической демократизации, на что уповают сторонники так называемого демократического социализма. Необходима демократизация и экономической жизни: воссоздание рыночных отношений и соревновательной конкуренции.

Я придерживаюсь точки зрения, что тут возможно обойтись без реставрации агрессивной конкуренции в накоплении капиталов, и что путь создания такой синтезной экономики наиболее реален для нынешней России, Восточной Европы и ряда нерусских республик СССР. Но об этом дальше.

А сейчас вопрос. Почему советское руководство не может провести хотя бы каких-то смягчающих, половинчатых экономических реформ вроде тех, что проводятся в Венгрии или в ГДР?

Главная причина здесь, на мой взгляд, в более долгом существовании режима. За 60 лет, точнее, за 40, с начала индустриализации, гипертрофия группы «А» в СССР зашла значительно дальше, чем в странах Восточной Европы. По разным подсчетам от 70 до 80 процентов советской промышленности принадлежит к группе «А». И этот раковый нарост, всасывая в себя львиную долю бюджета и рабочих рук, не оставляет советскому руководству никаких серьезных возможностей для маневрирования. Для реформ всегда нужны свободные средства и свободные руки.

Наличие чудовищных диспропорций в народном хозяйстве представляет собой, пожалуй, один из самых пагубных результатов наследия режима.

По мере роста «молоха» индустрии, истощения природных ресурсов и уменьшения населения (в результате интегрального действия всех качеств режима русская нация сейчас, как известно, единственная в мире из крупных наций имеет коэффициент роста меньше единицы) — по мере всего этого агрессивность советского госкапитализма может, очевидно, возрастать. [3] Возможно ли при этом повторение сталинских масштабов террора? Вполне возможно, но не обязательно. Властям стало очевидно, что такой «сверх-террор» приводит к ослаблению государства и режима (история 1941 года). Да и нет в нем необходимости. Страх, оставшийся от сталинского террора, можно поддерживать малым террором, изощряя его такими новшествами, как тюремное психолечение.

С помощью послевоенных репараций, демонтажа немецких заводов и эксплуатации стран Восточной Европы советскому молоху долгое время удавалось утолять свой голод в качественных соках. Восточная Европа поставляла в СССР не только товары для населения, но в еще больших количествах и оборудование для заводов, которое поначалу было и достаточно качественным. Однако постепенно, по мере «социализации» промышленности этих стран, их продукция начала все больше отставать от мирового уровня. Да и после происшедших взрывов возмущения Восточную Европу уже нельзя стало так откровенно эксплуатировать, как прежде.