Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 1

Но самый больной вопрос для меня все же не в этом. Кто-нибудь в каком-нибудь из «самостийных кооперативов» удосужился подумать о форсированном развитии? О постиндустриальных перспективах? Об этом говорили, пока нужно было вынимать пай из геополитического «Газпрома». Но когда пай вынули, то реально, на уровне государственной воли, этим не стал заниматься никто. Ни лояльные России миниобразования, ни сходные образования, торгующие нелояльностью, ни сама Россия. НИКТО!

Собственной дееспособной Силиконовой долины, на которую молится нация, не возникло ни в Армении, ни в Грузии. Ни в Азербайджане, ни в Узбекистане. Ни в Прибалтике, ни на Украине. Нечто пристойное как-то сохраняется в Белоруссии. Но прорыв не осуществлен НИГДЕ.

Разобщенные народы не смогли форсировать ни свой Модерн, ни, тем более, свой постиндустриальный (не путать с постмодернистским) сценарий развития. Который, например, пытается реализовать Индия. Пытается, скрипя зубами, отбрасывая самые насущные необходимости. И прокладывая — почти по телам ночующих на улицах многомиллионных масс — какие-то траектории форсированного развития. Причем массы, между прочим, смотрят на это не с отвращением, а с восторгом.

Национализмы, развалив СССР, показали в итоге, что они не являются национализмами в строгом смысле этого слова. Что они больны этнократизмом. Что у них нет воли к Модерну. При том, что нация — это субъект и продукт модернизации одновременно.

Где-то эти псевдонационализмы сразу обнаружили свой архаизаторский смысл. А где-то они просто почили на лаврах неразвития. Подменив развитие чем-то другим. Еще раз подчеркну, иногда в чем-то «как бы приемлемым». Но все равно тупиковым.

Потому что без форсированного развития народы, которые соблазнили суверенизацией, превращаются в «зверей, стоящих у дверей» одной из самых жестоких эр в истории человечества — эры глобализации. «Стояли звери около двери. В них стреляли, они умирали». Так что же, элиты, чуть ли не сходившие с ума от любви к «освобождаемым народам», на самом деле готовы холодно смотреть на то, что эти народы, как «звери», будут стоять «около двери» и так далее? Что же это за элиты такие?

Вопрос, который я задаю, отнюдь не тривиален. На протяжении многих веков элиты не могли быть безразличны к своим народам. Да и сейчас… Что, например, я заметил в поездках по Китаю? Что представители китайской элиты, вполне усвоившей не только социалистическо-уравнительные нормы отношения с «трудовым народом», но и совсем другие, китайско-имперские, элитные нормы, тем не менее очень тепло смотрят на людей из своих народных масс. У них в глазах, когда они смотрят, появляется что-то специфическое — совсем не презрительное и холодное, а наоборот. Чтобы так смотреть, нужно иметь настоящую связь с народом. Причем не только на уровне эмоций, но и на уровне целей. В Китае это в основном так. Но уже в Шанхае это не вполне так.

Что-то новое носится в мировом воздухе. И касается оно глубоких перемен в отношениях между элитами и народами. Что же это за перемены?

Все уже давно поняли, что, говоря о переделывании «зайчиков» в «ежиков», я имею в виду изменение качества политического актива в постсоветской России. Иначе это называется изменение качества политической элиты. Спору нет, проблема архиважная. Но вряд ли стоит на ней зацикливаться.

Элита без народа гроша ломаного не стоит. Спросят: «А с чего это она вдруг окажется без народа в случае, если повысится ее качество?» Вскоре я отвечу на этот вопрос. Но для начала просто зафиксирую, что подлинная связь элиты и народа называется «историческая судьба». Элита без народа может предаваться как низменным, так и высокодуховным утехам (к вопросу о ее качестве). Но обладать без народа исторической судьбой она не может. Вроде бы какая она тогда элита, ежели нет исторической судьбы? Но… Как там было сказано в одном из романов культовых для нашей элиты Стругацких? «Опыт перестает быть условием адаптации»…

Когда опыт перестает быть условием адаптации? Когда вдруг резко меняется то, что делало этот опыт условием адаптации. В так называемый ледниковый период так вымирали опытные мамонты. Не идет ли сейчас речь о столь же стремительном изменении — но не обычного, а социального климата? О социальном «ледниковом периоде», с наступлением которого начинают вымирать даже самые опытные элитные мастадонты, трубно откликавшиеся на зов исторической судьбы? А судьбы-то нет! Была — да сплыла! И тогда эти опытные элитные мастадонты оказываются беспомощными… Нет истории… Нет судьбы… Нет тех привычных связей с народом, которые определяются ТОЛЬКО наличием истории и судьбы. «Элитные мамонты» («элита для других») вымирают, их заменяет новый вид элиты — «элита для себя». И не только ДЛЯ себя, но и ПРОТИВ других. Возможно ли нечто подобное?