Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 2

Целостность умирает. Но тут же начинают менять качество и сами детали. Они грубеют, тупеют, коснеют в своей надменной самодостаточности. Нарастает формализация, кичащаяся отсутствием внутри нее всякого содержания. Дальше начинается перерождение форм. Наконец, на месте тонкой и восхищающей вас структуры появляется ее антитеза — хищная, прожорливая слизь, булькающий Танатос. Тление производительных сил, не выдерживающих роста собственного отчуждения от человеческой сущности, заражает все своими бациллами. Система проваливается в бездну самоотрицания, в пучину собственного Ничто.

На смену утянутому в этот зловещий водоворот может прийти нечто новое. А может и не прийти. Придя, оно поражает простотой. Потом начинается усложнение. Потом отчуждение становится достаточным для того, чтобы часть стала пожирать целое.

Чем выше качество производительных сил, чем они тоньше по своей структуре («сложнее»), тем чудовищнее их перерождение под давлением нарастающего отчуждения.

Наконец, производительной силой становится сама наука. Отчуждение способно переродить ее больше, нежели все предшествующее. Впрочем, то же самое происходит с экономикой. Прежде всего, с финансами (с рынками вторичных — а затем третичных, четвертичных и так далее — ценных бумаг). А раз с финансами, то и со всей экономикой. Маркс не филистер, он не может восхвалять реальный сектор и проклинать спекулятивный финансовый капитал. Он понимает, что нет и не может быть одного без другого. Что же касается науки, то достаточно рассмотреть все то, что порождает неуправляемый рост числа дисциплин. Уже этого роста — при отсутствии адекватных по силе интеграционных, трансдисциплинарных тенденций — достаточно для того, чтобы наука уничтожила человечество.

Отчуждение лишает смысла все, к чему оно прикасается. Лишенное смысла начинает уставать… Затем сходить с ума… Затем перерождаться… И — рушиться в воронку антибытийности. Маркс не понимал этого? Он понимал это, как никто другой! Маркс думал о производстве и не думал о человеке? Это полная чушь! Маркс думал ТОЛЬКО о человеке. Он боролся с повреждением, преследующим человека и род людской. И назвал это повреждение отчуждением.

Маркс искал повреждение, которое необходимо исправить. Он понимал, что все отягощено злом. Но считал, что зло может быть изгнано. Ощущение остроты зла делало его пессимистом. Вообще пессимистом — и историческим в том числе. Маркс понимал, что история «расширенно воспроизводит» повреждение, то бишь это самое отчуждение. Но лишь она, по мнению Маркса, только и может это самое повреждение излечить («снять»). А может и не излечить! Идея исторического торможения, отказа от истории, войны с нею Марксу абсолютно чужда. Но так же чужда ему идея прогресса, автоматического спасения в ходе благодетельного исторического процесса. Маркс с ужасом следит за тем, как история на отрицательном своем полюсе накапливает это самое отчуждение… Но он влюблен в положительный полюс, на котором эта же история накапливает невероятное богатство беспощадно отчуждаемой сущности.

Представление о повреждении и его снятии — вот что лежит в основе созданной Марксом мистерии. Вот что позволяет нащупывать связь между мистериальностью и метафизичностью марксизма. Подобные нащупывания всегда используют метод сопоставлений. Почему бы не сопоставить мистерию Гегеля и мистерию Маркса? Почему бы не попытаться с помощью такого сопоставления добраться до метафизики Маркса (а также и Гегеля, благо с Гегелем все, как ни странно, проще)? Потому что Маркс, видите ли, всего лишь перелицевал Гегеля, использовал его диалектику, дополнив оную экономической теорией и «оматериалистичнив»? А кто вам сказал, что это так? Профессора с кафедры марксизма-ленинизма? Профессора Гарварда?

А я вот, например, считаю, что они грубо извращают существо дела. И не просто сообщаю читателю свое мнение, а и берусь доказать, что это мнение мое отнюдь не является голословным.

Маркс — гегельянец? Полно! Маркс — единственный серьезный оппонент Гегеля в XIX столетии. Гегель — исторический оптимист. Маркс — нет. Исторический оптимизм Гегеля чудовищен. Гегель уверен в неизбежности конца истории. И его конец истории (примитивной копией которого является конец истории Фукуямы) — это царство Нового духа. Дух истории перестает наращивать и сущность, и отчуждение. Новый дух снимает отчуждение в особых условиях — условиях постистории, условиях, когда сущность превращается в константу. И в этом превращенном в константу виде начинает осваиваться человеком и человечеством во имя очень специфического снятия отчуждения.