Сергей Кургинян - Исав и Иаков - Судьба развития в России и мире. Том 2

А ведь поносят не слабо. Бунт против исавизации «старшого», чью душу губит жена-потребительница, принимает крайние формы. Но бунтующая мать уже стара… От отца осталась шпага на стене… Младший брат отводит душу на мебели и пишет стихи… Впрочем, есть еще и сестра, тоже восстающая против исавизации старшего брата и против его жены (осуществляющей эту исавизацию ведьмы). Диалог сестры и «жены-исавизаторши» (сравни — Блудницы на водах многих) очень метафизичен.

«Жена:…нам надо купить и то, и другое, и третье… Когда мы заведем все…

Сестра: Ты никогда не заведешь все.

Жена: Почему это?

Сестра: Потому что ты — прорва!»

В диалоге этом метафизический уровень конфликта уже обнажен до крайности. Младший брат — род Иакова. Старший брат (и соблазняющая его жена) — род Исава. Род же Исава в метафизическом плане не к чечевичной похлебке потребительства адресует. Похлебка — это, так сказать, поверхность. На глубине же — Прорва.

Прорва… Давайте сфокусируемся как следует на ее рассмотрении.

Начнем с того, что классическое мещанство — это совсем не прорва.

Горький, знавший мещанство изнутри, великолепно показал, что такое классические мещане в одноименной пьесе. Товстоногов, поставив эту пьесу на позднесоветской сцене, позволил нам присмотреться к разнице между классическим мещанством и пришествием чего-то близкого, но совсем другого. Классическое мещанство преисполнено добродетели. И для понимания его реального содержания надо протянуть линию из «Горя от ума», где Молчалин, говоря о своих достоинствах, называет их: «Два-с: умеренность и аккуратность», — в «Мещан» Горького. Что Товстоногов, кстати, и делает.

Горьковские «мещане» преисполнены умеренности, аккуратности. Они несут в себе именно классически бюргерский дух — дух труда, дух постоянных буден, дух бережливости, специфического отношения к вещам. Да, под этим может копошиться нечто другое. И Горький знал, что именно: мещанство — это ненависть к людям.

Но — вдумайтесь! — горьковские мещане разве могли написать на растяжке через Кутузовский проспект «Выкинь свой шестисотый мерс, есть тачки покруче»? Они вообще могли что-то выкинуть? Они покупали вещи в строго ограниченном количестве. Эти вещи должны были служить вечно. Они должны были пережить владельцев, показать владельцам, что космос (да-да, именно космос) — штука надежная и устойчивая.

Это начало не несло в себе хаоса и порока и не желало принять ничего порочного и хаотического. Чрезмерная пресность мещан могла породить антитезы. Но именно как антитезы. Порок мог тайно свить нишу в трещинах добродетели. Ибо если нет высшего, то добродетель обречена. Порядок как таковой не удержит мир. Чтобы космос противостоял хаосу, над космосом должно быть высшее. Это и показал Горький…

К вопросу о различии между греческим и христианским началом. Греки обороняются и проигрывают. Христиане удерживают космос лишь наступая и обновляя оный. Но это уже другой (и, конечно, главный) уровень нашего обсуждения. Прежде, чем перейти на этот уровень, давайте, чтобы не потерять политический нерв, спросим себя: «Горьковские мещане, скорбевшие о том, что какой-то хам выкинул дощечку, аккуратно положенную с тем, чтобы через лужу можно было перейти, не замарав ноги, могли бы выкинуть «шестисотый мерс»? Молчалин мог приехать, будучи районным начальником, к своему федеральному шефу на «Бентли»?» А прорва может. И даже должна. Потому что она — прорва.

Потребительство — антитеза мещанства. Антитеза, а не его преемник. Постмодерн — антитеза Модерна, а не его новый виток. Жена-мещанка у Розова — антитеза гостя этой интеллигентной семьи, провинциального номенклатурщика. Но и московская «прорва», и почти аскетичный провинциальный номенклатурщик сходятся в одном — в ненависти к висящей на стене революционной сабле, олицетворяющей смысл. Прорва понимает: когда номенклатурщик убьет смысл, она съест номенклатурщика. Она понимает: главное разорвать связь номенклатурщика со смыслом. И она делает все для того, чтобы это состоялось. Прежде всего, она активизирует в номенклатурщике худшее — его страх перед смыслом, страх перед новизной, страх перед Духом и Импульсом.

Мне ль не знать, КАК прорва это делает! Как она нашептывает самому добродетельному номенклатурщику: «Может, при постиндустриальной реформе коммунизм и сохранится, только вам в этой реформе места нет! Кургинянам хотите место уступать?» Номенклатурщик не хочет. Он свой «космос» хочет защитить. Свой основательный, сухой, достойный мир. Мир брежневских респектабельных бормотаний. Он понимает, что ему угрожает прорва. И что защититься от нее можно только призвав обновительное начало. Но пусть оно отработает и поскорее уйдет! Царь не может без Столыпина, но Столыпин опаснее Савинкова. А главное — абсолютно чужд. Даже Столыпин, успокаивающий бурю. А как же чужд тот, кто призывает наполнить бурей свои, а не чужие паруса. «Ну, наполним, ну, выплывем…. А куда, к такой-то матери, приплывем?»