Михаил Бакунин: Избранные сочинения Том I

Мы столько же отделенные враги панславизма , сколько и пангерманизма и намереваемся в одной из будущих книжек посвятить этому вопросу, по нашему чрезвычайно важному, особую статью; теперь же скажем только, что считаем священною и неотлагаемою обязанностью для русской революционной молодежи противодействовать всеми силами и всевозможными средствами панславистической пропаганде, производимой в России и главным образом в славянских землях правительственными оффициальными и вольно-славянофильствующими или официальными русскими агентами, они стараются уверить несчастных славян, что петербургский славянский царь, проникнутый, горячею отеческою любовью к славянским братьям, и подлая народо-ненавистная, народо-губительная всероссийская империя, задушившая Малороссию и Польшу, а последнюю даже продавшая частью немцам, могут и хотят освободить славянские страны от немецкого ига и это в то самое время, когда петербургский кабинет явным образом продает и предает всю Богемию с Моравиею князю Бисмарку в вознаграждение за обещанную помощь на Востоке.

В Цюрихе образовалась славянская секция, вошедшая в состав Юрской Федерации; мы горячо рекомендуем всем славянам программу этой секции, которую помещаем в конце книги (см. прим. Б.).

Мы слышали от самого Маццини, что в это самое время русские оффициозные агенты в Лондоне просили у него свидания и делали ему предложения...

Лакейство есть добровольное рабство. Странная вещь! Кажется, не может быть рабства хуже русских; но никогда между русскими студентами не существовало такого лакейского отношения к профессорам и начальству, какое существует и по ныне во всем немецком студенчестве.

Так называют в Пруссии дворянское направление и военно-дворянскую партию. Слово юнкер употребляется в смысле дворянина.

Эти слова были сказаны в палате депутатов Тьером, в 1840 г., когда будучи министром Людовика Филиппа, он внес в палату проэкт о фортификации Парижа. Тридцать один год спустя, Тьер, президент французской республики, бомбардировал Париж для усмирения Коммуны.

Это уважение, казалось, должно бы быть ему тем легче, что октроированная, т. е. королевскою милостью дарованная конституция собственно ни в чем не ограничивала королевской власти, исключая одного пункта — права заключать новые займы или декретировать новые налоги без согласия представительства; для взимания налогов, уже раз получивших парламентское согласие, не требовалось новой парламентской вотировки, ибо парламент лишен права их отменять. Это именно нововведение и превратило весь германский конституционнизм и парламентаризм в совершенно пустую игру. В других странах, в Англии, Франции, Бельгии, Италии, Испании, Португалии, Швеции, Дании, Голландии и т. д. парламенты, сохраняя существенное и единственное действительное право отказывать правительству в податях, могут, если захотят, сделать всякое правительство невозможным, вследствии чего получают значительный вес в делах управления. Октроированная коституция, отняв это право у прусского парламента, предоставила ему право отказа в установлении новых налогов и в заключении новых займов. Но мы сейчас увидим как, спустя три года после обещания свято блюсти права парламента, Вильгельм I нашел себя вынужденным нарушить его.

Вот анекдот, почерпнутый нами из верного и прямого источника и характеризующий Бисмарка. Кто не слыхал о Шурце, одном из самых красных немецких революционеров 1848 г. и освободителе из крепости псевдо-революционера Кинкеля. Шурц, приняв последнего за серьезного революционера, хотя он в сущности в политике не стоит гроша, с опасностью для собственной свободы, победив смело и остроумно огромные затруднения, освободил его, а сам бежал в Америку. Как чело-век умный, способный, энергичный, что уважается в Америке, он скоро сделался там главою немецкой многомиллионной партии. Во время последней войны, он в северной армии дослужился до генерала (раньше он был уже выбран сенатором). После войны Соединенные Штаты послали его чрезвычайным послом в Испанию. Он воспользовался этим и посетил южную Германию, но не Пруссию, где висел над ним смертный приговор за освобождение Кинкеля. Когда Бисмарк узнал о пребывании его в Германии и желая расположить к себе такого влиятельного человека между немцами Америки, пригласил его в Берлин причем велел ему передать: «для людей, как Шурц законы не писаны". По приезде Шурца в Берлин, Бисмарк дал ему обед на который пригласил всех товарищей министров После обеда, когда все удалились и Шурц остался один с Бисмарком для интимного разговора, последний ему сказал: „Вы видели и слышали моих товарищей; с такими то ослами мне суждено управлять и создавать Германию".