Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Память подводит. То ли в те дни, а может, позже ко мне пришел один из близких людей Шелепина.

— Не тот ты сделал выбор. Брежнев долго не задержится. Александру Николаевичу нужны умные люди. Подумай. Мой телефон знаешь.

— Имей в виду: сегодня же расскажу Андропову о твоем предложении. Но не бойся. Фамилия твоя названа не будет.

Разговор с Андроповым состоялся. Он шумел и требовал «назвать сукина сына». Но я не сдался. Не фамилии сейчас важны, убеждал я шефа. Важно знать, что «Шурик» действует. Прошло много лет. На Лубянке у Андропова мы перебирали прожитое. Вспомнили. И я назвал фамилию. Ибо ее владелец уже избавился от власти людей…

Недавно я где-то прочитал, что Брежнев «по-настоящему» дружил с Шелепиным. Возможно. Но тогда Брежнев — замечательный конспиратор. Ни разу за все те годы, которые я мог близко видеть Брежнева, он ни словом каким-нибудь, ни поступком даже не намекнул на дружеские связи с Шелепиным. Слова неприязни я слышал.

И чтобы не возвращаться больше к Шелепину. Яковлев пишет, что он уехал послом в Канаду из-за того, что начальству не понравилась его статья «Против антиисторизма», опубликованная в «Литературке» 15 ноября 1972 года. Не исключаю, что статья сыграла свою роль. Но думаю, подыграл и тянувшийся за Яковлевым шелепинский хвост.

Интриги мотали нам нервы. Но дело двигалось. Мы поставили перед собой задачу воспользоваться юбилеем, чтобы избавиться от мифов и легенд и попытаться изложить историю страны и партии с максимальным приближением к правде, к реальному ходу событий. Понимали, что это трудно, может быть, пока еще невозможно. Но — без труда и т. д.

Раза два или три говорили с докладчиком. Но вскользь. Он еще жил другими заботами. В принципе наш подход одобрил. Но мы уже понимали, что это практически мало что значит. Решения будут приниматься на тексте.

Однажды задумчиво сказал:

— Просто и красиво — вот как надо. Вечером перед сном просматривал «Советский цирк». И там про революцию. Но так здорово написали, доходчиво, понятно. Попробуйте, ребята, чтобы за душу брало…

С таким напутствием мы вернулись на дачу Горького. Понимали, что нет смысла язвить. Но есть смысл попытаться соединить несоединимое. Брежнев не будет говорить то, что он не хочет говорить.

Дача Горького, особенно подходы, парк, да и мебель, была в запущенном состоянии. Мы заявили, что ждем Брежнева. Управление делами устроило капитальный аврал. Брежнев не приехал. Пуганули еще раз. Аврал был пожиже. Брежнев снова не приехал. Но все-таки дача преобразилась. Мы дружно отметили это — «с чувством глубокого удовлетворения».

К концу августа первый вариант проекта был готов. Брежнев вызвал нас в Ялту, где проводил отпуск. Дача средняя, как у бедного «нового русского». Зато бассейн великолепен. Даже обидно, что рядом море и погода хорошая… Нам выделили одну большую комнату на всех в каком-то флигеле. Столуемся с охраной, в ходу почему-то макароны по-флотски. Когда надоедает, привозим харч из Ялты и пируем у себя в комнате.

Работаем вместе каждый день до обеда. После обеда докладчик в отпуске, а мы учитываем его замечания. Судя по всему, «серебряный текст» у него уже побывал и не произвел. Выбор вроде сделан в нашу пользу. Такое впечатление, что Брежнев не сильно вдается в содержание (время еще есть!), а делает упор на сокращение, выстраивание общей логики текста, снятие налета «учености» и на подъемные, «ударные» места. Чтобы аплодировали…

Отпуск Л. И. проводит своеобразно. Гулять, ходить пешком ради ходьбы он не любит, читать тоже не любит. Иногда плавает в сопровождении охраны. Часто на пирсе под большим брезентовым тентом играет в домино. Постоянные партнеры: врач, дежурный помощник (тогда был Г. Э. Цуканов) и кто-либо из охраны. Пирс этот прозвали «Монте-Козло».

Несколько раз Виктория Петровна приглашала нас на хозяйский обед. Он отличался от макарон по-флотски. Угощала великолепной бузой собственного производства. Иногда допускались в кинозал.

По периметру дачного участка были густые заросли кустов. Среди них мы разглядели нити тонкой проволоки. Нам объяснили, что если злоумышленник коснется проволоки, на пульте охраны загорится лампочка и зазвенит звонок. «Не верю!» — вспомнили мы Станиславского. И как-то поздно вечером, имитируя злоумышленничество, длинной палкой прошлись по кустам. Поскольку никто не прибежал, было понятно, что лампочка не загорается и звонок не звенит.

Бдительнее оказались пограничники. Ночи были душные, и Арбатов устроился спать в пляжной палатке. Тут его и настигли ученые собаки. Не лаяли. Молча стали рядом. Ждали подхода пограничников. Узнав об этом эпизоде, Брежнев распорядился собак на пляж не пускать. И Арбатов спал спокойно.