Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Наверное, президент как политик успокаивает себя тем, что значительная часть «электората», та самая часть, которая на «ура» приняла перспективу «мочить в сортире», была и теперь в восторге: «Во дает!» (вариант: «Во врезал!») Но, если президент хочет остаться в истории России как государственный деятель, ему следовало бы меньше «врезать», а больше думать. Иначе мира в Чечне не будет.

Рассказ о помиловании и о Путине отвлек от РГГУ. Там начался мой третий учебный год. Пока не ясно: засчитать ли работу в РГГУ в продолжение пятой молодости или провозгласить молодость шестую? Буду думать.

Здесь вполне была бы на месте хронологическая точка. Мемуарное время кончилось. Но логически точка будет лучше смотреться на другом месте. А именно: весной 2001 года, когда по просьбе Государственного центрального музея современной истории России я презентовал музею свой чрезвычайный и полномочный мундир со всеми причиндалами, а также другие интересовавшие музей вещи и документы. Долго сопротивлялся. Как-то трудно было вписываться в музей. Но потом решил: мне же облегчают жизнь, избавляя от старых вещей. И все остались довольны.

В июне был приглашен на выставку «21 портрет на фоне эпохи. XX век в судьбах людей». Непривычное ощущение — смотреть на свой «портрет» в музее и чувствовать себя еще живым. Но рядом — Дмитрий Якубовский, Геннадий Бурбулис, Сергей Михалков. Это настораживало, смущало. А недалеко — Петр Столыпин и Григорий Распутин. Это успокаивало. В той же компании — Паша Ангелина, Валентина Терешкова и Борис Ефимов. Это даже молодило. И вот тут самое время ставить мемуарную точку.

Что я и делаю. Хотя и понимаю, что еще обречен писать заключение…

Классическое заключение задано схемой: ребенок, дом, дерево.

Ребенка я (жена не слышит!) воспитал. В лице дочери Жени. Есть внук — Макар Сергеевич.

Дом построен. В смысле полдома в ДСК «Журналист».

Деревья посажены. Два. И оба — около Иерусалима (закулиса!). Но я не совсем пропащий. Принимал участие (денежное) в программе «Посади свой лес ради жизни» — восстановление уникальных ленточных боров в Алтайском крае. Один гектар такого леса официально назван именем родной жены — «Лена Петровна».

И к этому следует добавить: трудно было, но, если бы пришлось, согласен прожить свою жизнь сначала.

И все!

Однако, дожив до 72 лет, я понял, как трудно следовать мудрому совету Козьмы Пруткова: «Если у тебя есть фонтан, заткни его, дай отдохнуть и фонтану».

Однако кроме автора есть издатель. Жалея читателей и бумагу, он заткнул фонтан. Последние капли…

И на этот раз действительно все. Конец. Конец книги, но еще не жизни. Поэтому здесь подводятся предварительные итоги.

Жизнь прожить — не поле перейти. Так принято считать. Я бы сказал по-другому: поле перейти — не жизнь прожить. По полю, если оно размером с жизнь, идти труднее, чем по жизни.

Предлагаю аналогию. Сравнивая иврит и идиш, великолепный знаток обоих языков Хаим Бялик заметил: на иврите надо говорить, а идиш говорится сам. Так и тут. По полю надо идти, а жизнь несется сама и тебя несет.

Мне повезло. Время спрессовывало, уплотняло события. Если судить по моей коллекции ощущений, то прожито несколько жизней.

Мне повезло вдвойне. Стремнины, через которые нес поток жизни, оказывались преодолимыми. И каждый раз после очередных порогов можно было перевести дух в спокойной воде.

Мне повезло втройне. Удалось все-таки вдохнуть воздух свободы. Правда, с кислородом заметны трудности. Как и с экологией свободы вообще. Тем не менее свобода сегодня наполняет смыслом жизни, прожитые вчера и позавчера.

Надеюсь, будет везти и завтра…

Что же касается критиков, которые, несомненно, вскроют неточности, смещения акцентов, передозировку авторского вклада в историю XX века, прячусь от них за спину Габриэля Гарсиа Маркеса: «Жизнь — это не то, что человек прожил, а то, как он ее помнит и описывает, если решил рассказать о ней».

Все!

Справа — дед, который Борисов А. М., за ним — будущая «баба Маня». До 1917 г.

Детское Село. В кресле у фрейлины. 1933 г.

Ворошилов-Уссурийский. Дальневосточники. 1936 г.