Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Приближались выборы. Как мне дали понять, меня плотно заблокировали. Вместо меня в Кемерово подался Вадим Алексеевич Печенев, помощник Черненко. И вместе с Печеневым тачаем предвыборную речь для генерального. У меня — экономика. Трудно. Никак не могу войти в «образ», представить внутренний мир оратора. Взял сдержанно-реалистическую тональность. Не понравилось. «Приземленности» много. Избавляли речь от «приземленности» Стукалин и Печенев.

14 февраля скончался один из наиболее душевно близких мне людей — известинец, поэт и журналист Александр Леонович Тер-Григорян. В память о Тере мы со Стасом Кондрашовым собрали книжку его стихов и очерков. Я написал послесловие. «Прощание с Тером» оно называется:

«Первый раз мы встретились с Тер-Григоряном в Ханое. Был февраль 1965 года. Он прилетел из Пекина, рвался на юг, к 17-й параллели, туда, где начали бомбить американцы. Я прилетел из Москвы, рваться никуда не мог, ибо проходил по строке „…и сопровождающие их лица“.

Не могу вспомнить, как и что случилось, но мы поняли, почувствовали друг друга. И, оказалось, на всю жизнь.

За двадцать лет знакомства виделись довольно редко, урывками. Он часто и подолгу жил за границей. Приезжал в отпуск. Всякие хлопоты, которых у него хватало. Суета сует. Некогда поговорить, подушевничать.

И Саша, и Катя, его жена, любили китайскую кухню. И для друзей устраивали иногда вечера насыщения плоти. Впрочем, и для духа время и место оставались. Но чаще встречались в Доме журналиста. Разговаривали. О чем? Обо всем. О разном. „Кому живется весело, вольготно на Руси…“ — одна из главных тем. И еще — о делах редакционных, конечно. Спорили много, но как-то бестолково. В главном, в сути были согласны. Но мысли, слова водили свои странные хороводы. Тер раскалялся, шумел, рвался в бой, уличал меня в приспособленчестве.

В нем было то, чего не хватает многим, — донкихотство. Иногда это раздражало. Он был как бы живым укором. И когда Тер оказывался рядом, когда он произносил свои филиппики, все то, что обычно стараешься затолкать в самые дальние уголки души, о чем хочешь забыть, все это начинает выходить на поверхность.

Однажды мы поехали в Ярославль. Он — за рулем, я — рядом. Была по-апрельски нежная весна. Был Ярославль, потом — Углич. Прикасались сердцем к страницам русской истории. Ходили в гости к реставраторам. Молча, бессловесно впитывали в себя рукотворную красоту, которую, к счастью, не смогли разрушить ни века, ни люди.

Два дня ничем, кроме ГАИ, не омраченной радости. И самая длинная наша беседа. Меньше года оставалось ему жить…

Как и все друзья Тера, я прощался с ним несколько раз. В день, когда он умер. В день, когда его хоронили. На 9-й день и на 40-й. И вот теперь, помогая Станиславу Кондрашову выпустить эту книгу, я прощаюсь с Тером еще раз.

Он любил писать и писал много, с удовольствием. Хотя далеко не всегда — по причинам, от него не зависящим, — ему удавалось сказать то, что он хочет, и так, как он хочет. Да и тесно в газете, трудно в ней поместиться человеку, умеющему держать перо в руке. И Тер писал книги.

Каждая страна — одна, а то и две книжки…

Собственный корреспондент „Известий“ за рубежом — это в первую голову политический журналист. Его главная задача — политический анализ. И Тер, естественно, давал такой анализ. Но, пожалуй, больше собственно политики его интересовали люди, их нравы, обстоятельства, в которые они погружены… Он любил страны, где жил и работал, любил людей, о которых писал. И они, чужие вроде бы люди, из стран неближних, отзывались на его искренность, доброту, доброжелательность, тянулись к нему.

Наивно звучащий и тем не менее вечный и главный вопрос нравственности: что такое „хорошо“ и что такое „плохо“? — был для Тера стержневым, был центром его духовного мира. Натура скорее чувственная, чем рациональная, Тер не питал слабости к абстракциям. Мысль о том, что без прогресса нравственного теряет смысл прогресс социальный и становится смертельно опасным прогресс научно-технический, — эта мысль, возможно, не формулировалась им в такой алгебраической форме. Но все его размышления, тревоги, метания, его сила и его слабости располагались именно здесь, в русле вечной нравственной проблематики.

Всем, что Тер писал, он утверждал добро. Или точнее: он утверждал добро — к добру и зло — ко злу. Любил, потому что ненавидел, и ненавидел, потому что любил. Есть такое понятие — „соль земли“. Тер принадлежал к этой категории людей. Без них всем нам было бы плохо.