Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Зорин непроизвольно разоблачал наших голых королей, в то время как Бовин, журналист-спичрайтер, их непроизвольно (хотя как знать) наряжал в строгие английские костюмы и стильные пиджаки Джорджио Армани. Смотря по обстоятельствам.

Но не перечеркивалось ли в послужном списке — по гамбургскому счету — Зорина бессознательное, вернее, непроизвольное разоблачение вождей вполне сознательным разоблачением так называемой американской действительности, когда голос Зорина начинал звучать басом Андрея Андреевича Громыко? Нет, не перечеркивалось, а, наоборот, усиливалось. Подобно тому как, восхваляя вождей, он их развенчивал, Зорин, развенчивая Америку, пел ей осанну. Зрительный ряд и авторский текст его репортажей и фильмов настолько расходились, что образовавшимися ножницами любой здравомыслящий человек мог состричь пропагандистскую мишуру с реальной фактуры. Недаром столичные интеллигенты, бравируя своим инакомыслием, хохмили, что смотрят зоринские фильмы, „выключив звук“. Я далек от мысли, что сам Зорин занимался осмысленной подрывной деятельностью, прикрывая правоверным текстом неправоверные картинки. Он на это способен не был в силу целого ряда обстоятельств и личных, и профессиональных.

И тем не менее зрительный ряд, который был так по душе нашим интеллигентам, воротившим нос от Зорина, выстраивался им самим, его руками. То было позитивным раздвоением личности. Фактура его фильмов, как и фактура его книг об Америке, была долгое время основным источником, из которого советские люди черпали свои знания о Соединенных Штатах. И это была доброкачественная фактура, во всяком случае, значительно лучше той, что поставляли многие „совестливые“ советские американисты — журналисты и политологи. А что касается существа, то урон, наносимый полуправдой, неизмеримо больше урона, наносимого предвзятостью, обезоруживающей своей откровенной пропагандой.

В личностном плане Зорин был цельнее нас — „совестливых“, и в этом была одна из основных причин неприязни к нему со стороны коллег, неприязни высокооплачиваемых куртизанок, возомнивших себя матерью Терезой. В личностном плане Зорин не путал друзей с врагами, готов был все сделать для первых и не спустить ничего вторым. И еще: Зорин умел говорить с начальством, включая непосредственное, останкинское. Думаю, что даже сейчас, в эпоху полуанархической свободы печати, мало кто осмеливается говорить со своими шефами и боссами в журналистских концернах, как Зорин разговаривал, например, с Лапиным, за что был неоднократно бит, и весьма больно — на грани замены партийного билета желтым. И конечно же он был крепкий профессионал, который мог собрать и разобрать по кирпичикам любой журналистский жанр.

Я всегда восхищался целостностью Зорина и, видимо, поэтому не принимал одно из его любимых детищ — передачу „Девятая студия“. В этой передаче в основном участвовали бовинообразные „совестливые“ светлые головы из нашего журналистского цеха и из идеологических отделов ЦК КПСС. Но эти светлые головы лишь морочили головы телезрителям, прельщая их подобно гомеровским сиренам. Им всем, вместе взятым, я предпочитал изредка появлявшегося в „Студии“ Леонида Замятина. Резко и безапелляционно он говорил то, что отражало нашу внешнюю политику, без сюсюканья, без слез, сиропа и соплей. Замятин говорил дело, а не лавировал между Сциллой власти и Харибдой вольнодумства, чтобы потрафить пикейным жилетам, попрятавшимся под кухонными столами.

Дорогие коллеги и вы, наши потомки! Прежде чем забивать Зорина камнями, вспомните об Иисусе Христе и Марии Магдалине.

Зорин был и остается зеркалом советской журналистики. И неча нам на зеркало пенять, коль скоро рожа наша вышла кривой. Даже у тех, кто щеголял идеальным профилем Рудольфо Валентино. Смотреть нас надо было в фас, то есть в корень. А корни наши были гнилыми. Не интеллигентски гнилыми, а просто гнилыми.

Хватит показывать Богу Зорина в свое оправдание.

(Для тех, кто не читал, перестал читать или подзабыл Маяковского: последняя фраза навеяна его строками „Проститутки, как святого, меня на руках понесут и покажут Богу в свое оправдание“.)»

Статья Стуруа напоминает женское письмо — весь смысл в последней фразе. Воспевая Зорина (боюсь, что, кроме вреда, это ничего Зорину не дало), оскорбляя Бовина, Стуруа защищает свою позицию, всю свою жизнь не «совестливого» американиста, все свои публикации, в которых правила бал «предвзятость, обезоруживающая своей откровенной пропагандой».