Александр Бовин - XX век как жизнь. Воспоминания

Сам Андропов жил почти аскетически. Пил по капельке для видимости. И дома, и на даче все было предельно скромно. Бессребреник полный. Детей держал в строгости. Не позволял своей конторе обслуживать их. Сдавал в казну многочисленные подарки. Не потому, что хотел взойти на вершину. Натура была такая. Возникает пугающее сравнение с Савонаролой…

Через много лет, когда я последний раз виделся с Ю. В. и все было ясно, расчувствовались мы оба. И Ю. В. вдруг сказал: «Молодец, что не слушался меня, гусарил… Судьба другая».

В отделе, к сожалению, пришлось мало поработать под началом Андропова. До мая 1967 года. Но за три с половиной года почти ежедневного общения я получил от Андропова больше, чем дал ему. Я мог дать какие-то частности, детали, сведения, знание которых предполагало специальную подготовку. Андропов дал мне умение схватывать общую картину событий, находить связи между, казалось бы, отдаленными фактами и явлениями, видеть, выделять главное в сумятице жизни.

Андропов раздвигал мои политические горизонты радикальным способом. Послы обязаны в начале каждого года присылать в МИД годовые отчеты. В каждом отчете суммируются основные проблемы страны и отношений с ней. Копии отчетов автоматом направлялись в ЦК. Андропов поручил мне знакомиться со всеми отчетами и самое интересное докладывать ему. Послов было около семидесяти. Каждый отчет тянул на сто страниц. Написанных, как правило, кондовым, отчаянно чиновничьим языком. Приходилось читать. Голова становилась чугунной. Обидно, что улов (заслуживающие внимания предложения послов, любопытные картины страны пребывания, вообще «что-нибудь интересное») был крайне мал. Но был. При моих докладах Ю. В. по социалистическим странам сразу же вызывал людей и давал задания. По странам, которые «не его», часто просил уточнить детали и, видимо, потом принимал решение. В редчайших случаях просил принести отчет. Эта каторга длилась три года: 1965, 1966 и 1967 годы.

Через тридцать с лишним лет мне пришлось составлять посольские отчеты. Но гораздо легче написать один отчет (тем более с помощью коллектива), чем читать десятки.

У Андропова в комитете приходилось бывать редко. Иногда он приглашал, просил помочь по какому-нибудь делу. Но всегда выходили за рамки данного дела. Я старался использовать случай на полную катушку. Помню крупный разговор о Щаранском. Я не был знаком с этим человеком. Но то, что я слышал о нем, не стыковалось со шпионской деятельностью. О чем я сообщил Андропову. Он ссылался на доказательства. Покажите, обнаглел я. Не могу, секретно. И сердился.

Помню первый визит на Лубянку. Зашел в приемную. Вожу глазами, но не вижу дверь в кабинет. Шкафы есть, двери нет. Оказалось, вход к Андропову как раз через шкаф. Входишь в шкаф, попадаешь к шефу КГБ. Конспирация, перерастающая в глупость. Убрали потом шкаф.

«У меня теперь самолет свой есть», — сказал Ю. В., смущенно улыбаясь. «Все мы люди, все мы человеки», — подумал я.

Андропов намеревался и в комитете создать консультантскую группу на манер своей цековской. Только в погонах. Четыре полковника и четыре генерал-майора. А меня прочил начальником в чине генерал-лейтенанта. Представив, как вхожу в Домжур в генеральском мундире, я согласился. Брежнев все поломал: «Арбатова отпустил, а Бовин пусть тут вкалывает…»

Разгар полемики с китайцами застал Андропова в отделе. Именно эта тема — китайская — была тогда главным предметом наших забот, тревог и обсуждений за столом у Андропова. Сначала мне казалось, что Ю. В. под влиянием отдельских китаистов слишком уж демонизирует Мао Цзэдуна. Все-таки песня «Москва — Пекин» глубоко сидела. Но когда подняли коминтерновские и комитетские архивы, пришлось признать, что надо теперь петь другие песни…

Даже в больнице, куда Андропов попал с простудой, китайские сюжеты не оставляли его. Свидетельство тому — написанное в стихах «Письмо волжского боцмана Николая Попикова председателю Мао Цзэдуну» [12] Боцмана — потому что Андропов в молодости сам был боцманом. . Очень длинное письмо. Конец звучит так: