Юрий Шутов - Крестный отец «питерских»

Однако чувство неудовлетворенности «патрона» все равно не покидало. Ведь прошла почти вся жизнь, пока он наконец не проник на должность с правом пользоваться закрытым буфетом и безнаказанно хапать все, что подвернется под руку. Мог ли он когда-нибудь предполагать о наступлении такого золотого времени? Мог ли он мечтать, наконец, выбраться из глубоко им презираемой русской реальности с песнями о «тополином пухе»? Из этой, как любил говаривать «патрон» даже по телевидению, «страны дураков», в гремящую счастливым безумием западной музыки Европу или Америку?

К сожалению, возможности и желания, как правило, не сочетаются с возрастом. До пятидесяти лет у Собчака было полно желаний, но не было достаточных возможностей. Теперь же ничего не подозревающие избиратели предоставили ему неограниченные возможности. И тут он сам с ужасом обнаружил: его желания стали притупляться, а посему нужно было спешить. Правда, некоторое время он был сильно увлечен пришедшей к нему славой. Однако тяга пожить сладкой жизнью крупного собственника обострялась с каждым днем. И хотя о наступлении страшного времени тогда еще никто не помышлял, Собчак уже интуитивно ощущал в низах общества, которое его избрало своим лидером, содрогание зверя и предполагал: внутри России почва в любой момент могла ускользнуть из-под ног с ужасающей скоростью, поэтому надобно не медля всех призывать и агитировать за скорый раздел государственной, читай народной, собственности. Она должна достаться тем, кто ее будет делить, считая справедливым только поделенное в свою пользу. Правда, впоследствии у него высветится другой план, чтобы не было страшно на случай, если вдруг неблагодарное стадо решится на бунт. Вот тогда личный счет в любом городском банке на берегу известного озера в Швейцарии будет намного надежнее, чем награбленная недвижимость в России.

Несмотря на ученую степень, Собчак имел довольно смутное представление о Западе вообще и об их «демократии» в частности. Постоянно скандаля и злобясь на депутатов, разъездившихся по заграницам за казенный счет, он сам еще не успел рассмотреть Запад даже из окон отелей. Хотя уже питал кое-какие международные иллюзии, походя уверяя всех в существовании ласковых и добрых стран, которые только и ждут того момента, когда Собчак, приехав к ним, расскажет об отощавшей лахудре-дворняге — нашей державе (слово, всегда произносимое им с презрительным смешком), и те, дружно всплакнув, кинутся нас заваливать всяческими деликатесами. Нам же останется лишь правильно распределять их на радость потребителей и кушать с учетом указанной калорийности. При этом «патрон», похоже, искренне не понимал, что любая ослабевшая страна для сильной и богатой партнером быть в принципе не может, автоматически становясь просто очередной жертвой окончательного разграбления. Поэтому Собчак первое время очень удивлялся, постоянно спрашивая меня, почему бесконечные переговоры с роящимися вокруг него иностранцами никакой реальной помощи городу не приносят.

По мере же продвижения к вершине Олимпа, постепенно к нему приходило осмысление, и его глаза становились пустыми, отчужденно-холодными и бесстрастными. Он ударился в бесконечные зарубежные вояжи, занимаясь там только своими делами и камуфлируя это довольно прозрачной вуалью заботы о городе, владельцем которого стал. Все остальное, что не способствовало реализации личных целей, его вообще перестало интересовать, поэтому, оказываясь дома в перерывах своих зарубежных гастролей, «патрон», дабы избежать критики, стал, убивая время, заниматься лишь имитацией бурной деятельности, вызывая своей визуальной потливостью приступы умиления у тех, кто ему еще верил. Сам же Собчак со временем перестал скрывать свою враждебность и отвращение к нашей стране, ее традициям и народу, все более расширяя круг слушателей своих откровений. В нем постепенно заговорило похабное удовольствие от разрушения нашего общего дома и желание, обескровив город, связать всю дальнейшую нашу жизнь с Западом.

Собчак в итоге перестал быть мне соотечественником. Поэтому любой его помощник сам становился соучастником его преступлений против нашего народа. Но сознание этого, как и окончательный вывод, созрело лишь через девять месяцев нашей совместной работы.

Подошло время ехать в собор. На этот раз лифт работал. По дороге помощник протянул мне командировочное удостоверение Ельцина, чтобы его отметить. Не мудрствуя, я поставил у портье штамп гостиницы «Ленинград».