Сергей Кургинян - Содержательное единство 2001-2006

Но если речь идет о корпорации, то сразу следует цепь ассоциаций, в числе которых акции, акционерный капитал и его распределение, прибыли на акции и, наконец, "ликвидность" (рис. 1).

Ведь если данный человек – просто менеджер, то, по определению, главная и единственная его задача (в рамках сегодняшних массовых представлений) – обеспечить максимальную прибыль конкретных нынешних акционеров. Пусть даже акционерами в данном случая является все, ныне живущее, население России.

У меня возникает вопрос: если сегодня, допустим, окажется, что можно продать Россию за 15 трлн. долл. и всем 150 млн. ее жителей выдать по фантастической для большинства сумме, равной ста тысячам долларов, будет ли от этого счастливо население? Прав ли будет "менеджер", принимающий такое решение?

И означает ли это, что мы, в принципе, можем продать Россию? Не фигурально, а буквально!

Я хочу получить ответ на этот вопрос: можем или не можем? А если не можем, то почему.

Мне на интернет-сайтах приходилось отвечать людям, которые говорили: "Очень даже можем!" Главное, мол, – простое человеческое счастье. Берем эти 15 трлн. Даем каждому по крупной сумме денег – на семью, в среднем, выходит по 300-400 тыс. долл. Отдали эти деньги, и люди либо купили себе домик, завели хозяйство, либо занялись бизнесом, либо уехали за границу, благополучно живут. В любом случае, они не бьются в нищете, им хорошо.

Так почему же Россию нельзя продать – при такой-то высокой ликвидности и если всем будет хорошо?

У заданного мною вопроса есть единственный ответ. Россию нельзя продать только потому, что она не корпорация, а ее глава не менеджер. Государство неликвидно.

Россия вечна. Трансфинитна. Чтобы это понимать, в сознании должна возникнуть единственная категория, которую у нас никто не вводит в оборот и не рассматривает. А она такова: в числе этих акционеров находится не только ныне живущее население РФ, но и все ее будущие поколения и, главное, все ее мертвые… Помните у Высоцкого: "Наши мертвые нас не оставят в беде"? Помните кинокадры недавней потрясающей трагедии, когда изгоняемые под угрозой поголовного уничтожения из родных мест сербы увозили с собой, иногда просто уносили, гробы предков?.. Так что вопрос мой далеко не прост…

Значение и ценность коммунистической идеологии не в том, чтобы на ее догматах так или иначе "строить" массы и элиту. Ее значение в том, что двадцатилетний лейтенантик, идя в атаку, хранил на груди партбилет и пуля пробивала его вместе с сердцем…

Такая смерть и является онтологической ценностью для идеологии. Никакой другой онтологической ценности нет. Ценность здесь измеряется понятием "жертвы". А жертва обладает ценностью постольку, поскольку мы, веруя или нет, существуем в христианской культуре. И поскольку для нас, людей этой культуры, – веруем мы ли нет – несомненна онтологическая, абсолютная ценность другой Жертвы. Высшей и тоже принесенной "за други своя".

Если этого нет, ничего дальше сторонникам "менеджерского" отношения к жизни объяснить невозможно. Я не религиозный человек. Но я принадлежу к этой культуре и ее системе ценностей. Для меня категория жертвы обладает абсолютной ценностью. Если есть рядом другие идеологии, в которых жертвы не обладают абсолютной ценностью, я не знаю, как они толкуют принципы существования государства на земле.

Теперь о методологическом смысле нашего рассуждения. Что я сейчас сделал с этой проблемой? Я ее трансцендентировал. Мне предложили имманентную "прагматическую" конструкцию, где нет категории "цена слова", а есть "менеджер" и далее корпорация и все с ней связанное. Но ведь тут же, в системе этих слов, естественно, выползает и "ликвидность".

Спецслужбистские бюрократические прагматики не понимают, что, играя со словом "менеджер", можно попасть в ситуацию, когда мало не покажется! Что у этого слова есть цена. Что выпущенное однажды, оно начинает самостоятельно жить, работать, как крыса прогрызать смысловые дыры… Они не осознают веса политической лингвистики, а также значимости трансцендентального измерения в жизни.

Там, где фигурируют "наши мертвые", там возникает ценность Родины и государства. Мы умрем, а Россия вечна. И мы да пребудем в ней вовеки. Иначе говоря, Россия есть держатель акционерного потенциала нашего бессмертия. А еще никто не сумел пока конвертировать бессмертие в смерть. Если Россия бессмертна и если она адресует к потенциалу нашего бессмертия, то акции бессмертия нельзя продать в обмен на жизнь. Вечность вообще нельзя продать, поскольку нельзя продать бесконечное за конечное. Сколько стоит бессмертие? Неизмеримо много оно стоит – по определению. У него нет цены. В соответствии с этим, все, что к нему причастно, тоже цены не имеет.