Леонид Млечин - Юрий Андропов. Последняя надежда режима.

Его волновало другое. Он первым заговорил о том, какую опасность представляет созданное им оружие. Одни только испытания термоядерного оружия наносят непоправимый ущерб человечеству. А уже дальше он задумался над несправедливостью окружающего мира и понял, что он не может стоять в стороне, когда власть так цинично и равнодушно относится к собственному народу, а те, кто осмелива­ется протестовать, оказываются в тюрьме или в психиатрической кли­нике.

Он мог бы схитрить, как хитрили многие его коллеги, кото­рые, как и он, возмущались тем, что видели, но не хотели ссориться с властью. И добивались своего лукавством, зная, как вести себя с начальством. Сахаров был человеком прямым и откровенным.

Целые подразделения КГБ отрядили сражаться с академиком. Они следили за каждым его шагом, записывали все его разговоры, окружили осведомителями, крали его рукописи. Работы не было, чеки­сты ее выдумывали, чтобы доказать начальству, какие они умелые и полезные и от какого опасного врага они защищают социалистическую родину. Сахаров писал письмо Брежневу, сдавал его в приемную пре­зидиума Верховного Совета, а Андропов докладывал в ЦК, что его че­кисты сумели перехватить этот опасный документ...

Все поведение Сахарова оставалось непонятным для власти. И в ЦК, и в КГБ искренне полагали, что он, как незрелый подросток, попал под дурное влияние. И в рассекреченных документах КГБ это все написано. Чекисты главе с Андроповым следили за Сахаровым мно­гие годы, так и не разобрались в нем, все валили на его жену ~ Елену Георгиевну Боннэр. Исходили из того, что без нее он ничем, кроме физики, не занимался. Его сослали в Горький, подальше от чу­жих глаз, и многие были бы рады, если бы он вообще оттуда не вер­нулся...

«Сигналы о политически вредных либо «антисоветск проявлени­ях», как тогда говорили, имели в основном бытовую основу, — писал офицер А.Н. Симонов, работавший и ярославском областном управлении госбезопасности в пятом управлении. — А мне, как молодому опера­тивнику, хотелось почувствовать настоящего противника, увидеть его воочию. Поэтому на первых порах, освоив уйму литературы, я был в некоторой растерянности: где же он, этот самый идеологический ди­версант, который подрывает наш строй?

Обнаружить диверсантов ярославскому чекисту так и не уда­лось. Но опасных для общества людей он нашел.

«Наиболее серьезным делом, — рассказывал Симонов, — которое удалось реализовать нашему отделению, стала ликвидация так называе­мой РОНС — Рыбинской организации национал-социалистов.

В 1982 году среди рыбинской молодежи был зафиксирован повы­шенный интерес к идеям национал-социализма. Даже не столько к иде­ям, сколько к символике и некоторым наиболее одиозным стереотипам поведения: маршировке, фашистским приветствиям, написанию профа­шистских лозунгов, самодельным значкам. На стенах домов периодиче­ски появлялись профашистские надписи и свастика.

Через некоторое время удалось выявить молодежную профашис­текую группу, которую возглавлял молодой парень, провалившийся на экзаменах в военное училище. Группа — около двадцати человек — на­ходилась в стадии формирования, но увлечение фашистскими идеями, пусть даже в примитивном виде, становилось массовым...»

Появление фашистов в стране, которая в Великую Отечественную разгромила гитлеровскую Германию, казалось немыслимым. Но о созда­нии группок молодых и не очень молодых фашистов сигнализировали не только ярославские чекисты.

Слепое подражание гитлеровцам — использование свастики, крики «Хайль Гитлер!» — было достаточно маргинальным. Зато распростране­ние откровенно нацистских идей приняло достаточно серьезный и масштабный характер. Люди, которые придерживались таких взглядов, поначалу с возмущением отвергали любое сравнение с германским национальным социализмом. Позже они почувствовали себя увереннее и стали довольно откровенно говорить, что в конце концов Гитлер делал и кое-что разумное для своего народа, например, строил хорошие дороги и уничтожал евреев.

Фашистские книги, антисемитская литература стали проникать в нашу страну с середины шестидесятых годов, сначала считаными эк­земплярами, плохенькими ксероксами, и только потом хлынули мощным потоком. Идеологический и биологический антисемитизм находил «научную» основу и в самой России — сохранились же предреволюцион­ные погромные книжки и брошюры. Но на них лежала печать глубокой старины. А новыми антисемитами становились достаточно молодые и образованные люди. Они жаждали современного слова. И нашли его за границей.