Либералы считают аксиомой, что свобода – прямой продукт рынка. Это – сугубо идеологические рассуждения, ибо в них всегда тщательно избегают давать толкование столь широкого понятия, как свобода. Капитализм требует совершенно определенных типов свободы – и авторитаризма, часто весьма жесткого, в подавлении других типов свободы. Прагматические исследователи рыночной экономики в этом куда откровеннее, чем идеологи. Оливер Кокс в своей книге «Капитализм как система» подчеркивает, что капитализм борется именно за свободу, определяемую логикой системы: «свобода всегда соотносится с властью, и тип свободы, который в каждый конкретный момент времени оказывается необходимым провозглашать, зависит от характера установленной власти» (см. [14, с. 31]). Если говорить о рыночной экономике, где власть сегодня находится в руках небольшого числа крупнейших корпораций, то соотносящаяся с этой властью свобода очень специфична, она – инструмент авторитаризма, а в глобальном плане даже диктатуры (как сказано в первом докладе Римскому клубу, «благожелательной диктатуры технократической элиты»).
Миф о свободе, которую европеец якобы получил благодаря рыночной экономике и разрушению традиционной этики, вообще не выдерживает столкновения с действительностью. Крайним, обнаженным образом представил эту проблему Кафка в романе «Процесс» – но действие романа происходит в условиях классической рыночной экономики, и никаких ограничений на жестокость и произвол бюрократической машины эта экономическая система не налагает. У нас каким-то хитрым образом новые идеологи связали накопившееся отвращение к бюрократизму с необходимостью перехода к рыночной экономике. На деле это вещи несвязанные. Вот что пишет немецкий социалист Эрнст Мандель: «Недоверие к любым бюрократиям, как бюрократиям крупных капиталистических фирм, так и к бюрократиям так называемого Демократического Государства, в настоящее время как никогда укоренилось в массовом сознании». – И добавляет: «Не следует смешивать это отрицание всякой бюрократии с одобрением приватизации, которая была бы ничем иным как заменой государственных монополий и бюрократий, которые, несмотря ни на что, легче поддаются контролю, частными монополиями и бюрократиями» [30].
Как мы знаем из истории, капитализм прекрасно сосуществовал с самыми крайними режимами, включая фашизм. Даже минимального влияния не оказал характер экономики США на деятельность комиссий по расследованию антиамериканской деятельности. Голливуд сильно пострадал от маккартизма, и недавно Вуди Алленом там сделан поучительный фильм о том времени. Если люди добровольно кончали с собой без всяких материальных затруднений, значит, силы морального террора были очень мощными, никакой рынок от них не спасал. Да и если поднять результаты социально-психологических исследований среднего американца 60-х годов (эксперименты Мильграма), мы встретим потрясающие свидетельства полного психологического подчинения среднего американца власти. В наши дни рынок не мешает уничтожать людей самым жестоким образом. Никакого раскрепощения сознания рыночная экономика не обеспечила.
Но деформация «экосистемы» общества создает и нарастающую зависимость от «атомизированного» человека. Запад создал специфическое социальное образование – «общество двух третей». Иначе говоря, если не учитывать 1% богатейших семей, около двух третей общества составляет «благополучный» средний класс. Треть находится на грани или за гранью бедности. В состав этой трети входят 6-7% «маргинализованных» – людей вообще вне общества, преступников, нищих и бродяг. Эта структура внешне устойчива в условиях демократии, т. к. «нижняя» треть в выборах вообще почти не участвует, а средний класс поддерживает этот социальный порядок, предпочитая то либералов, то социал-демократов (разница между которыми исчезающе мала). Так вот, «благополучные» все острее ощущают угрозу, исходящую «снизу». И речь идет не о классовой борьбе за что-то, а о социальном мщении всем . Это – сравнительно новое социальное явление, еще совершенно не понятое общественной наукой и поэтому тем более пугающее.
Благополучный человек уже не чувствует себя спокойно в своем уютном городе. Он боится воров и тратит огромные деньги на бронированные двери и сигнализацию. Он боится уличных погромов, когда толпа «маргиналов» разбивает по пути все до одной витрины. Он боится наркомана, который на улице требует с него денег, а иначе угрожает вонзить шприц «со СПИДом». Какие взаимоотношения с обществом могли породить столь необычные «мягкие» формы мщения, как, например, впрыскивание из шприца едкой щелочи в пластиковые бутылки с питьевой водой? Дырочку от иголки в такой бутылке обнаружить трудно, бутылки стоят открыто в магазинах, и эпидемия таких случаев прокатилась по Испании в ноябре 1989 г.
Читать дальше