Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Одним из основных источников получения ресурсов отцу представлялось сокращение более чем пятимиллионных вооруженных сил.

Если быть точным, ко времени смерти Сталина в Вооруженных силах служило 5 394 038 военнослужащих. [9] Военные архивы России. 1993, №.1. С. 272–274. Это был первый и единственный вышедший экземпляр журнала.

Прошлогоднее уменьшение численности армии на 640 тысяч человек, [10] Заявление Советского правительства, газета «Правда», 15 мая 1956 года, Постановление ЦК КПСС и СМ СССР от 12 августа 1955 г. изменение структуры Военно-морского флота показали реализуемость задуманного.

На самом деле сокращения начались не в 1955 году, а раньше, но оформлялись они совершенно секретными решениями, и сообщения о них в печати не публиковались. Всего на 1 января 1956 года, согласно справке, предоставленной отцу Министерством обороны, армию покинули 1 116 216 человек. [11] Военные архивы России. 1993. № 1. С. 194, 283–288, 305–307.

И тем не менее снижения обороноспособности страны не произошло, а в дополнение к экономии средств в народное хозяйство вернулось более миллиона молодых рабочих рук. Последнее отцу представлялось важнее, чем деньги, и он решил сделать следующий шаг. По указанию отца начались предварительные расчеты возможности дополнительного сокращения армии более чем на миллион человек.

Отец возлагал серьезные надежды на переговоры с Западом. Встреча в Женеве, казалось, не имела практических результатов, но так только казалось. Она породила дух Женевы. Армия, конечно, продолжала оказывать на события в нашей стране немалое влияние, но отец сделал выбор между «победить» и «договориться». Тем более что, несмотря на оптимизм военных, он все больше приходил к выводу: победитель в ядерной войне не многим будет отличаться от побежденного. Встреча в Женеве показала, что диалог не только возможен, но и продуктивен. Отец стремился его продолжить.

Я уже упоминал, что Антони Иден пригласил советских руководителей посетить Великобританию, а французский премьер намеревался приехать в Москву. На празднике Воздушного флота впервые за много лет в Москве ожидались представители военно-воздушных сил многих стран: от Соединенных Штатов Америки до Китая. Еще год назад подобная вольность просто не пришла бы в голову. Сейчас же в ответ на озабоченность военных отец только посмеивался:

— Чем больше они увидят, тем сильнее задумаются: стоит ли начинать войну. Пусть знают, что и мы не лыком шиты.

Все поведение отца свидетельствовало о происходящем повороте к миру. Война сходила с повестки дня, кто кого — предстояло решить не на поле сражений, а в цехах заводов и на крестьянских нивах. Подобный образ мыслей в те годы отдавал крамолой, ведь официальный марксизм продолжал утверждать, что победа нового строя невозможна без революций, без кровавого столкновения представителей двух непримиримых идеологий. Но если так, то следовало не уменьшать, а увеличивать армию, вкладывать в нее еще больше средств в ожидании решительного момента. Люди могут и потерпеть во имя светлого будущего. Именно такую концепцию и исповедовали «правоверные» марксисты.

Прагматичный ум отца не желал мириться с подобными доводами. Он задавал себе конкретные вопросы. Когда произойдет это столкновение? Кто его начнет? Мы? Восстанет ли пролетариат западных стран против своих угнетателей? И вообще, что и кто останется после ядерной войны? Пока практика не подтверждала теорию. Живут там все лучше и лучше. Пальмиро Тольятти вообще настаивает, что смена общественного строя в развитых странах произойдет мирным путем, голосованием в парламенте, а не на баррикадах. Его утверждения казались отцу сомнительными — не отдаст буржуазия власть без борьбы, — но сама мысль о возможности бескровного перехода от капитализма к социализму пришлась ему по душе.

Обращения отца к теоретикам не вносили ясности. И Суслов, и Поспелов отвечали невразумительно, отделывались многословными цитатами из классиков. На время отец успокаивался, но не надолго. Перспектива неизбежной войны казалась ему кощунственной. В голове у него не укладывалось, что невозможно отыскать иного выхода. До этого он никогда не замахивался на теорию. Теперь пришлось. Постепенно у отца созревало убеждение — теоретики ошибаются, их догмы устарели, требуют пересмотра, увязки с реальной жизнью. Осторожные высказывания о «избежности» войны вызвали бурю протестов. Не только профессионалам-марксистам, но и мне, только приобщающемуся к «лучшим традициям» общественных наук, сама идея примирения со злейшим врагом — империализмом казалась кощунственной, предательской. Отец не сдавался, настаивал, разъяснял.