Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

Секретарь соединила меня мгновенно. В ответ на мои сбивчивые объяснения Наумов дружелюбно сказал, что ему все известно и он обо мне наслышан, а потом выразил уверенность, что я найду себе дело по душе. Предложил приехать. Через два часа я подъезжал к своей будущей обители. Через проходную прошел в небольшой двор, в котором одиноко стояло пятиэтажное школьное здание. После гигантской территории нашего ОКБ и его многочисленных многоэтажных корпусов организация выглядела затрапезно.

Пройдя через раздевалку, я поднялся на второй этаж. Полная белокурая секретарша приветливо улыбнулась:

— Сергей Никитич? Борис Николаевич ждет вас. Проходите.

В кабинете меня встретил большой, весь как бы состоявший из улыбки человек. Он излучал благодушие.

Я стал рассказывать, стараясь быть покороче.

— Подождите, — перебил он меня, — если можно, поподробнее. Я много слышал о вашей деятельности. Любочка, чайку и ни с кем не соединяйте. Ни с кем, — скомандовал он секретарше в переговорное устройство.

За чаем мы проговорили часа два. Я рассказал о себе, о Челомее, кое-что о работе. Что можно. Наумов был весь внимание и любезность. Задавал вопросы, уточнял — видно было, что все это ему чрезвычайно интересно.

На прощание Наумов подбодрил меня, сказал, что на новом месте мне скорее светит поездка в Париж, чем на ракетный полигон в пустыне, и посоветовал обдумать, какая область научной деятельности мне больше по душе — он возьмет меня в подразделение, которое я выберу, на должность заведующего отделом.

— Такое указание я получил, — уточнил он.

Решили встретиться через пару дней. С июля 1968 года я начал работать в Институте электронных управляющих машин. В силу склада характера и обстоятельств я постепенно снова оказался в гуще событий. Отрадным было то, что через год из ОКБ ко мне перебрались несколько моих коллег, с помощью которых удалось создать боевой коллектив.

Теперь, по прошествии многих лет, до меня дошло, что мой перевод от Челомея к Наумову — не козни Устинова или кого-нибудь еще, а сигнал отцу, предупреждение: если не забросит работу над мемуарами, они, то есть Брежнев с председателем КГБ Андроповым, могут прибегнуть к более строгим мерам. Сигнал растворился в пустоте — я его, в силу наивности, не понял, а отцу о смене места работы долго не говорил, не хотел его волновать.

Все эти бурные события отвлекли меня от помощи отцу в работе над мемуарами, но лето 1968 года оказалось непродуктивным и у него. Только осенью отец приступил к диктовке. Дело шло туго, он выбился из ритма, забыл, что намечал. Опять мы обратились к составленному вначале плану. Выбирали тему на неделю и в следующий выходной подводили итог.

Сначала отец сердился, отвечал на мои расспросы о том, что надиктовано за истекшую неделю привычным «Не приставай!». Но постепенно работа оживилась, и надобность в моих приставаниях отпала.

1969 год наступил мирно. «Наверху» о нас не вспоминали. Отпор, встреченный Кириленко, возымел свое действие, и с отцом, видимо, решили не связываться. Все шло по установившемуся распорядку — работа над мемуарами, огород, прогулки, фотографирование, опять мемуары, телевизор, чтение. И так изо дня в день. Весной отец работал так же интенсивно, как и в поза прошлом году, когда мемуары только начинались.

Мы несколько успокоились, но, как оказалось, напрасно. Мемуары отца не выпадали из-под бдительного наблюдения. Все это в полной мере проявилось на следующий год.

Летом произошло событие, внешне, казалось, никак не связанное с темой этого повествования, но в силу ряда обстоятельств вдруг вмешавшееся в работу над мемуарами и оказавшее серьезное влияние на нашу дальнейшую деятельность.

Моя младшая сестра Лена с детства тяжело хворала. Еще ребенком, вернувшись с юга, она заболела системной волчанкой — тяжелым, непонятным современной медицине и неизлечимым недугом.

Чего только не предпринимали мама и отец! Обращения и к светилам науки, и к народной медицине не дали результатов — болезнь прогрессировала.

Во второй половине 60-х годов состояние ее серьезно ухудшилось. Лена уже не могла работать, с трудом ходила. Однако мужество и оптимизм позволяли ей возиться на даче с пчелами, цветами. Летом после очередного обострения Лену забрали в больницу. Болезнь вступила в новую грозную стадию — ей свело руки и ноги, она не могла ходить. Положение было очень тяжелым. Московские светила академик Тареев, профессор Смоленский, профессор Насонова давно наблюдали сестру, лечили ее, но улучшения не было. Они оказались бессильны.