Колин Крауч - Постдемократия

Stato e Mercato, 57. Van Kersbergen, K. 1996, Social Capitalism: A Study

of Christian Democracy and the Welfare State.

London: Routledge. Visser, J. and Hemerijck, A. 1997, A Dutch «Miracle».

Amsterdam: Amsterdam University Press.

* Впервые опубликовано в: Colin Crouch, «What Will Follow the Demise of Privatised Keynesianism?» Political Quarterly, October-December 2008, Vol.79, no.4, P.476-487. Перевод с английского Алексея Апполонова.

После окончания Второй мировой войны в поли­тической экономии развитых капиталистиче­ских стран последовательно доминировали две мо­дели; обе продержались приблизительно по тридцать лет, прежде чем сгинуть в ходе экономических катак­лизмов. Теперь мы наблюдаем рождение новой моде­ли, пока еще не вполне определенной. Однако какими могут быть ее главные черты? Первой моделью была кейнсианская стратегия управления спросом (в не­которых странах к ней добавлялась неокорпорати-вистская система трудовых отношений). Эта модель так или иначе развалилась под грузом инфляции, вы­званной ростом товарных цен в 1970-х, освободив ме­сто для того, что обычно именовали неолиберализ­мом, но на самом деле, как мы видим после кризиса осени 2008 года, являлось моделью приватизирован­ного кейнсианства.

При первоначальном кейнсианстве для стимуляции экономики в долги входило правительство; при прива­тизированной форме кейнсианства эту роль — на усло­виях рынка—принимают на себя индивиды (особенно бедные). Главными двигателями здесь были постоян­но растущая стоимость домов, в которых жили их вла­дельцы, наряду с неудержимым ростом на высокорисковых рынках. Эта система рухнула отчасти по причине возобновления инфляции предложения (обусловлен­ной ростом цен на энергоносители и другие товары), но в основном в силу внутренних противоречий.

Обе системы должны были как-то разрешать одно важное противоречие (по крайней мере напряжен­ность) — между незащищенностью и неопределенно­стью, создаваемыми потребностью рынка приспосаб­ливаться к экономическим шокам, и необходимостью для демократической политики отвечать на запро­сы граждан, желающих защищенной и предсказуемой жизни. То, что в отношениях между капитализмом и демократией имеется некая напряженность, может стать откровением для тех, кто (в частности, в США) использует эти термины практически как синонимы, но эта напряженность фундаментальна в том, что ка­сается аспектов защищенности при осуществлении трудовой деятельности. Кроме того, имеется и дру­гая напряженность, связанная с этой: напряженность внутри развитого капитализма как такового, который, с одной стороны, нуждается в потребителях, основы­ваясь на уверенности которых фирмы могут плани­ровать свое производство, а с другой стороны, дол­жен в периоды падающего спроса снижать размеры зарплат, что, в свою очередь, подрывает уверенность потребителей. Эта напряженность не может быть устранена полностью, поскольку внутренне прису­ща единственной известной нам успешной форме по­литической экономии; она может только управляться посредством сменяющих друг друга моделей, каждая из которых в конце концов изнашивается и требует своей замены на нечто новое.

Основной проблемой здесь является тот двусмыс­ленный дар, которым демократия последовательно на­деляла капитализм на протяжении всего XXстолетия. До этого основная масса народонаселения существо­вала на крайне низкие доходы, которые росли очень медленно. Идея потребительской уверенности, если она вообще кем-то осознавалась в то время, могла от­носиться только к малой, богатейшей, части общест­ва. Потребность основной массы населения в лучшей жизни рассматривалась как нереализуемая, и хотя ранняя социальная политика в Германии, Британии, Франции и других странах была направлена на то, что­бы дать рабочему классу хоть какую-то защищенность, ее возможности были весьма ограничены. Страх перед возможными революционными последствиями демо­кратии все еще нередко приводил отдельные элиты на путь репрессий — изначально реакционного, а за­тем фашистского и нацистского типов.

Как известно, первой попыткой разрешить эту про­блему стало в начале XXвека массовое фабричное производство (изначально ассоциировавшееся с Ford Motor Company в США).Технологии и организация труда смогли значительно повысить производитель­ность низкоквалифицированных рабочих; в резуль­тате товары стали более дешевыми, а зарплаты повы­сились, так что рабочие смогли покупать больше этих самых товаров. Массовый потребитель стал реаль­ностью. Знаменательно, что этот прорыв произошел в большой стране, которая за весь предшествующий период подошла к идее демократии наиболее близко (хотя и на расовой основе). Демократия, наряду с тех­нологиями, внесла свой вклад в построение этой мо­дели. Однако, как показал крах Уолл-Стрит в 1929 году, случившийся всего через несколько лет после запуска фордистской модели, проблема согласования неста­бильности рынка с потребностью стабильности у по­требителя-избирателя осталась нерешенной. Именно на этом этапе возникло то, что стало позже известно как кейнсианская модель, которая будет вкратце опи­сана ниже. Как пытались решить названную проблему в рамках модели, наследовавшей кейнсианству, — во­прос более сложный; это исследование приведет нас прямо к самой сути текущего кризиса. Наконец, мы попытаемся заглянуть в будущее.