Вадим Кожинов - Пятый пункт. Межнациональные противоречия в России

В. Кожинов.«Русская идея» в отличие от предложенных альтернатив не является заемной. Она возникла на собственной почве и обращает нас к нашим истокам. Поэтому для нее характерно бережное, уважительное отношение к духовно-нравственным началам своего народа, к его историческому опыту. По моему глубокому убеждению, именно самобытная русская культура — та питательная почва, из которой у нас может произрасти что-то истинно великое и значительное. Сравните: Чернышевский и Тургенев, ориентировавшиеся в значительной мере на Запад, сегодня имеют прежде всего национальное значение. А «почвенники» Достоевский и Лев Толстой стоят в одном ряду с величайшими гениями человечества — Сервантесом и Шекспиром.

В связи с этим должен прямо сказать: одним из самых неприемлемых моментов в программах современных политических и общественных деятелей является то, что они абсолютно не думают о своеобразии страны, смотрят на народ как на материал, из которого можно лепить что угодно. Похожее уже было. Вспомните: Бухарин прямо говорил, что мы будем делать русских людей коммунистами всеми методами — вплоть до расстрела. А сегодня нас начинают загонять в общество, которое исповедует западные ценности?.. Органичность и духовность — вот главное, что отличает «русскую идею» от того, что ныне предлагается в качестве магистрального направления нашего развития.

Корр.Одно время у нас социализм в его заключительной стадии понимали как своего рода общество потребления, в котором экономика достигает такого уровня, что оказывается способной обеспечивать население практически в неограниченных количествах всеми необходимыми материальными благами. Подразумевалось: мощные производительные силы сделают бессмысленными любые социальные конфликты.

В. Кожинов. Да, социалистическая программа на первом этапе видела свою главную задачу в максимальном удовлетворении потребностей людей как важнейшей предпосылки для того, чтобы общество могло шагнуть из царства необходимости в царство свободы, царство, в котором уже главным для человека стало бы стремление к саморазвитию и самосовершенствованию, к обретению высших духовных ценностей.

Наши демократы пошли дальше. В их программе общество потребления уже не промежуточная, а конечная цель.

Я полагаю, что, сосредоточив все усилия на материально-бытовой стороне жизни, или, как говорил Бердяев, средней области культуры, мы не решим ни одной из собственно человеческих проблем.

Корр. В романе Стругацких «Понедельник начинается в субботу» в ходе лабораторного эксперимента существо, созданное с установкой на все большее удовлетворение своих потребностей, превратилось в конце концов в опасное чудовище только с одной, но неограниченной способностью — жрать.

В. Кожинов. Одежда, еда, жилище и т. д. есть лишь необходимое, подобно воздуху и воде, условие человеческого сущестувования.

Вот демократическая пресса убеждает нас в том, что те, кто живет в мире полных универсамов, — счастливые люди. Но это же невероятная глупость. Пожалуйста, прочтите любой западноевропейский или американский серьезный роман, посмотрите любой их серьезный кинофильм, и вы поймете, что жизнь и при полных универсамах полна драматизма, а нередко и глубоко трагична.

После того, как человек становится сыт, обут, одет, материальные блага теряют для него свое абсолютное значение. Их ценность становится относительной и начинает целиком зависеть от взглядов человека на счастье, добро, справедливость.

Корр. Вспоминается то место романа «Война и мир», где Пьер Безухов, находясь во французском плену, открывает для себя, в сущности, простую мысль о том, что радости и печали человека очень мало зависят от внешних обстоятельств. «В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных, человеческих потребностей и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка… Он узнал, что как нет на свете положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был вполне несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал от того, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и согревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные, узкие башмаки, он точно так же страдал, как и теперь, когда он шел уже совсем босой (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками».