Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 13 (30 января 2013)

Тем самым мы, используя кино как индикатор, убеждаемся во все большем оскудении старого гуманизма. Что при отсутствии нового гуманизма фактически гарантирует победу фашизма. Если только человечеству не удастся снова задействовать и резко усилить потенциал нового гуманизма. Фактически в этом сегодня состоит главная задача Сопротивления фашизму.

Выше я говорила о двух подходах к фашизму. Рассмотрев первый, основанный на сопротивлении за счет мобилизации остаточных потенциалов старого гуманизма, я перехожу ко второму.

Второй подход основан на том, что фашизму сопротивляться невозможно, да и не нужно. Слишком многое он узнал о человеке. Только он один не побоялся правды о нем. Только он содержит в себе необходимый метафизический потенциал, без которого невозможны ни культура, ни человечество и так далее.

Самым ярким представителем второго подхода является, конечно же, датский режиссер Ларс фон Триер. Это своего рода enfant terrible западного кино.

Мало кто может позволить себе заявить на пресс-конференции: «Я понимаю Гитлера». А Триер — может. Его фильмы «Европа», «Антихрист», «Меланхолия» являются доказательством того, что он таки и впрямь, исповедуя второй из двух названных мной выше подходов, находится под обаянием и фашизма вообще и конкретно Адольфа Гитлера. А, главное, он твердо уверен, что только фашизм не боится подлинной — конечно же, гностической — правды о человеке и мире.

Главная героиня фильма Ларса фон Триера «Меланхолия» — фактически «посвященная», с точки зрения пифагорейской, платоновской и гностической традиции. Она знает о мире то, что не знает ее приземленная сестра, страшащаяся конца света. А именно — она знает, что конец света будет. Что планета Земля столкнется с планетой «Меланхолия»… И это столкновение будет прекрасным! Именно так его и показывает Ларс фон Триер. Мол, все, кроме фашистов, — твари дрожащие, боящиеся смерти. И потому ничтожные и презренные. А вот фашисты смерти не боятся. И наоборот, готовы ее приветствовать, потому что им ведома гностическая правда, а остальным — нет. Они этой правды не боятся, а остальные — боятся. О какой правде идет речь? О какой-то новой фашистской правде? Нет, эта «правда» стара как мир.

Западные почитатели Традиции с большой буквы, вроде упомянутой нами в предыдущей статье английской поэтессы Кэтлин Райн с большим интересом и целенаправленноизучают античных авторов, а именно — Герместа Трисмегиста, Платона, Пифагора. С чем связан интерес именно к этим философам?

Они выдвинули тезис о том, что настоящее знание является скрытым и доступно только посвященным. Но об этих посвященных — когда-нибудь в другой раз. В этой статье важнее разобрать другой аспект — Традиции с большой буквы. Ее упоение смертью, как бегством из дольнего мира, который не поврежден злом, а соткан из зла. И потому из него можно только бежать.

Ревнители этого подхода ссылаются и на Пифагора, и на Платона. Но оба этих великих философа слишком сложны для того, чтобы сводиться к столь элементарному воспеванию смерти и осуждению жизни. Другое дело — гностики.

Ссылаясь на древние авторитеты (то на Гермеса, то на Тота, то на Пифагора, то на каких-нибудь неведомых египтян), они достаточно внятно сформулировали уже в I–II веках нашей эры те постулаты, которые постоянно воспроизводят современные ревнители Традиции. Мол, весь мир целиком соткан только из зла. Это зло настолько фундаментально, что оно не может быть сотворено благим началом. А значит, оно сотворено злым началом. И понеслось…

Гностические идеи то просыпались, то засыпали. После первой волны интереса к этим идеям, начался определенный спад, во многом связанный с категорическим отрицанием этих идей каноническими христианами. В Средние века наблюдается новый всплеск интереса к этим идеям. В Южной Франции возникает очень авторитетная альбигойская ересь.

Затем гностицизм вновь переходит в спящее пассивное состояние. И вновь активизируется уже в XIX и XX столетиях.

Фашизм, конечно же, имеет гностическую подоплеку. Но он не раскрывал ее в полной мере, боясь разочарования немецкого и других арийских народов. Только после Второй мировой войны он стал до конца откровенен. И в этом своем откровенно гностическом, антигуманистическом качестве стал завоевывать умы, воспользовавшись пассивностью коммунизма и явным несоответствием старого гуманизма вызовам новой исторической эпохи.

Представители данного мировоззрения, завоевывают кинематограф. Причем, зритель это не всегда понимает, что обрушивающиеся на него мощные образы, призваны изменить его сознание, приобщить к гностической вере.