Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Потому государственная идея демократии постоянно, с древности до новейших времен, неудержимо становится идеей не столько охраны прав и свободы, как идеей уравнения прав и обязанностей. Действительное неравенство людей по их способностям, по их общественной роли, по их стремлению к свободе — все это стирается перед юридической идеей уравнения, которая при достаточном развитии начинает делаться даже явно несправедливой и притеснительной, так как ее средние доли прав и обязанностей решительно не соответствуют фактическому состоянию способностей, заслуг и общественной роли людей. Мильтиад объявляется заслуживающим изгнания только потому, что превысил среднюю степень «справедливости» [56] Выдающийся полководец Мильтиад, один из героев битвы при Марафоне, был предан суду за неудачный военный поход, который, как он обещал, должен был обогатить афинян. , а на рассвете современной демократии раздалось заявление, что ученые не нужны для республики и что «наука аристократична».

На этой ступени развития демократическая идея уже является гибельной для общества, и уравнительная тенденция демократической Верховной власти находит поправки только в сопротивлении элементов аристократической и единоличной власти, упорно воскресающих в области управления, где они, по-видимому, неистребимы. По крайней мере, история, если не ошибаюсь, не представляет примеров демократии, успевшей совершенно заглушить в управлении элементы единовластия и аристократии, порождаемые социальным строем вопреки тенденциям строя государственного. Чаще встречаются примеры того, что эта опасная тенденция демократической Верховной власти вызывает попытки переворота для водворения на ее место монархии или аристократии.

Распределение прав и обязанностей в государствах монархических уже на первый взгляд ясно представляет гораздо более сложную картину. Права политические особенно не одинаковы, разница есть даже и в гражданских. В первое же воскресение монархической идеи при Наполеоне I, несмотря на сильнейшее влияние уравнительной идеи революции является признание неравенства, так что старые якобинцы упрекали императора «в восстановлении всего, за уничтожение чего они проливали кровь». Сознание фактического неравенства людей и стремление с ним сообразоваться в правовых отношениях кажется нераздельным с самой идеей монархии.

Анализируя внутренний смысл права, выдвигаемого монархиями, приходится остановиться на мысли, что при монархической идее Верховной власти право истекает из обязанности, совершенно обратно тому, как замечается в демократиях. Исключение представляется лишь в правовых построениях абсолютизма, который, подобно демократии, также стремится к всеобщей уравнительности. Но мы уже замечали внутреннее родство идей абсолютизма и демократии. Концепция Верховной власти у них совершенно одинаковая, и разница сводится к пониманию не существа власти Верховной, а лишь ее носителя (depositair’a — хранителя). Существо власти одно и то же, а носителем ее считается в одном случае король, в другом — масса народа. Но абсолютизм и есть компромисс между демократией и монархией, внутреннее падение монархии при сохранении ее внешней формы.

В чисто монархической идее правовое построение, напротив, показывает, что право строится ею на обязанности. Если мы вспомним хотя бы вышеприведенные представления о государственной власти, создавшие Верховную власть России, то мы, кажется, поймем, что идея права и не могла складываться иным путем при том типично монархическом миросозерцании, которое господствовало у нас.

Прежде всего, Верховная власть не являлась противопоставлением личности, не была для нее властью какой-то посторонней силы, а являлась властью собственного нравственного идеала личности. Конкретный Носитель Верховной власти являлся облеченным ею от самого Бога, и притом как обязанностью. В отношении такой власти не могло являться никаких опасений, по существу, не могло быть никакого договора, никакой охраны своих прав, ибо Верховная власть сама по себе являлась высшим выражением попечения Бога о мирских интересах людей, выражая собой то, что одинаково принадлежало и личности, и нации, их общий нравственный идеал. Это была власть правды, а не силы. От правды себя не защищают, а, напротив, в ней видят свою защиту.