Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Председатель Совета говорит, что правительство «должно было представить Верховной власти законный и благополучный выход» из получившегося заколдованного круга. И, однако, мы видим, что огромное большинство членов обоих законодательных учреждений отрицают законность найденного правительством выхода. Что касается его благополучности, то о нем трудно даже и говорить, когда видим его последствия. Правительство придумало исход, как ему кажется, законный, а законодательные учреждения кричат, что он незаконен. Члены их спрашивают, почему вопрос о законности решает только Совет Министров? Состоят ли дух законов и намерения законодателя в том, чтобы передать неограниченное Самодержавие Совету Министров или его председателю, как спрашивает Маклаков, бросивший председателю Совета Министров, быть может, самый глубокий укор, какой только Россия слышала во время этих прений по запросам Государственного Совета и Государственной Думы.

Это место речи Маклакова положительно замечательно. Он говорит: «Что здесь сделали с идеей монархии? Разве Верховная власть выступила в этом конфликте в своей исторической роли: власти, совершающей переворот во имя исторического права, во имя закона? Нет, здесь прибегли к юридической казуистике»… И, конечно, власть Верховная, если она вынуждена выступить к действию, по существу своему действует совершенно иными способами, чем власти служебные.

В речи председателя Совета Министров безусловно правильно указание на то, что надо же иметь способы выходить из путаницы разногласий, приводящих законодательную, а вслед за тем и правительственную машину к бездействию. Но если орудием этого сделать кратковременные роспуски Совета и Думы для применения 87 статьи, то это — явно не исход, не нормальный исход, уже хотя бы потому, что он дает лишь самую краткосрочную законодательную меру, подвергая ее риску почти немедленного разгрома, если только не прибегать и дальше к таким же роспускам и к применению 87 статьи. Состоит ли дух новых учреждений в создании именно такого шаткого положения и такой неавторитетности законодательных мероприятий?

Раз в законе нет ясного выражения мысли законодателя, то о всех таких вопросах можно спорить до бесконечности. Исходы разным партиям представляются различные: одни требуют довести до конца парламентарную идею, другие взывают к Самодержавию Монарха, а закон остается таким, как есть, то есть не дающим ясного ответа, и в сфере высших учреждений начинаются жалобы на невозможность действия и обвинения других в незакономерности… Надо же найти благополучный и законный исход, говорит председатель Совета. Но если закон неясен? Если в законе спорящими сторонами усматриваются противоречивые указания? Есть ли возможность тогда найти общепризнанный законный исход?

Это положение в высшей степени трудное, тем более, что для изъяснения смысла закона, поскольку он касается основных законоположений, не указано компетентных учреждений. А между тем государству надо жить и действовать при помощи именно тех законов, которые определяют права и действия высших учреждений. И вот пока учреждения враждуют и спорят по этому предмету между собой, у нас неизбежно будет являться «гармонически законченная законодательная беспомощность».

Нам кажется, что течение всего этого кризиса прежде всего указывает на необходимость пересмотра Основных законов, определяющих права, соотношения и действие высших государственных установлений. Пока этого нет, власти вечно будут обвинять друг друга в незакономерности, а тем временем путем нарастания прецедентов может нарождаться строй, о котором, вероятно, никак не мог и помышлять законодатель.

Анализируя наши учреждения 1906 года, в рамках которых совершается ныне законодательная и управительная работа, мы много раз указывали на необходимость исправить их, и в числе исправлений дать законное место особенному, чрезвычайному порядку законодательства. Подробнее всего это было развито в Московских Ведомостях в статьях «Верховная власть и Основные законы 1906 года» (№№ 231, 233 и 239 за 1909 год).

Совершенная необходимость этого исправления указывалась также голосом несравненно более авторитетным, чем наш, а именно — голосом самой жизни, которая, например, вынудила пойти необычным путем при осуществлении задач землеустройства, а недавно еще более необычным при введении земства в западных губерниях. Но государственной природе по отсутствию дверей приходилось влетать в окно. Как известно, в обоих случаях прибегли к проведению закона по статье 87, причем в объяснениях правительства при запросах Государственного Совета и Государственной Думы порядок применения статьи 87 получил особые истолкования, не признанные ни Государственным Советом, ни Думой, но составившие некоторую полную и законченную теорию особого порядка законодательства.