Кирилл Танаев - Война и мир Дмитрия Медведева

По мере того как внешнеполитические отношения между Россией и миром становились все более нормальными, идея прикрываться «общечеловеческими» ценностями уходила у России на задний план, но с момента нарушения естественного хода внешнеполитической игры она, напротив, становилась навязчивым компонентом российской внешней политики.

Без союзничества, основанного на идеале (а значит, и на идеологии), мир все дальше будет продолжать рассыпаться на свои региональные ингредиенты. Поэтому план Дмитрия Медведева изначально должен был содержать в себе идеологию, которую он в свое время представил как путь к сближению трех ветвей европейской цивилизации: собственно европейской, американской и российской. При этом никто не сомневается в том, что ценности у различных частей и подчастей этих огромных регионов будут всегда различными. А значит, их взаимопонимание требует процесса интерпретации, который никогда не бывает прозрачным и рациональным.

Презентуя и развивая свой план, Медведев все далее отходил от идеологичности, стремясь представить проект как порождение чистой рациональности, где все цели и задачи ясны и прозрачны. Что получилось в итоге? Создается ложное впечатление, о котором пишет Tages anzeiger, что у России «нет четкой внешнеполитической стратегии… Она реагирует главным образом на импульсы извне. Это, считает автор статьи Лучано Феррари, подтверждают и те, кто интересовался, что же представляет собой новая российская «архитектура европейской безопасности». Очевидны лишь национальные цели – предотвращение расширения НАТО, отказ США от размещения в Европе системы ПРО и создание «собственной зоны влияния».

Но получается, что, во-первых, безыдеологическую Россию боятся больше России, имеющей позитивную идеологию, а во-вторых, коммуникация с ней затруднена. Возникает опасение, что за словами России стоит скрытый враждебный смысл. Таким образом, получается, что именно в 2009-м, на пике распада традиционных внешнеполитических отношений, Россия возвращается к мифологеме общечеловеческих ценностей, которая в период кризиса, видимо, кажется более безопасной.

Этого не было еще в период дипломатической борьбы за Косово, когда между участниками внешнеполитического процесса шел нормальный для внешней политики обмен провокациями, нагруженными культурным и идеологическим содержанием. Какой контраст с тем, что происходит в последнее время!

В качестве примера возьмем красочное описание, сделанное Дмитрием Рогозиным, попытки начистоту обсудить события прошлого августа в Грузии на Совете Россия – НАТО: «обсуждение напоминает «рыбалку на крупную рыбу». «Глава МИД РФ заявляет, что Россия ни в коем случае не уходит от этой дискуссии, наоборот – выступает за ее проведение. Мы закидываем удочку, спиннинг. Есть, клюет – получаем ответное высказывание, заявление представителей наших партнерских стран, которые говорят, что они с чем-то не согласны или чем-то недовольны. В ответ министр Сергей Лавров предлагает конкретизировать эту тему и провести подробную дискуссию – в ответ тишина. Крупная рыба тут же соскакивает с крючка», – заканчивает рассказ Рогозин.

Этот рассказ поддается не менее красочной трактовке. Что мы делаем на Совете Россия – НАТО? Ловим рыбу, полагая, что это процесс, лишенный ценностного значения, ведь мы хотим выяснить только правду, обязательную для всех. На самом деле мы используем в качестве наживки ценности, которые привыкли считать общеевропейскими, а, значит, подразумеваем, что они разделяются всеми участниками и любая страна нашу наживку должна захватить. Итак, рыба начинает «клевать», но чуть большая конкретизация (рыба пробует наживку на вкус), а следовательно чуть более высокий уровень внешнеполитической провокативности разговора, ведет к тому, что рыбка попытается сорваться с наживки. Вместо живца-ценности ей дают «общечеловеческую» пшенную кашу, которой многие рыбаки прикармливают свой будущий улов. Диалог же между носителями различных ценностей не может быть похожим на рыбалку, где «рыбак» активен, а «рыбка» пассивна.

Мнимая деидеологизированность России просто пугает ее партнеров, заставляет ощущать лживость постановки вопроса, будит прошлые страхи.

И чем больше эти страхи, тем чаще мелкие европейские страны апеллируют к системе клиент – патрон и тем более убеждаются, что работает она все хуже. Точно то же происходит и внутри самого европейского сообщества, где крупные страны пытаются на свою общеевропейскую наживку поймать страны помельче и понесамостоятельнее. Но надо отметить, что в Европе уже давно забыли разговоры об общечеловеческих ценностях: каждый утверждает свои идеалы.