Николай Устрялов - Итальянский фашизм

Клятва, которая требуется от каждого вступающего в партию фашиста, выражается следующей формулой:

– Клянусь беспрекословно исполнять все приказания вождя и служить делу фашистской революции всеми моими силами и, если нужно, моей кровью.

Характеристика фашизма была бы неполна без обрисовки его внешне-политического облика, его международной политики. Рожденная военной грозой, вскормленная горечью национальных обид, победившая под стягом патриотизма и национализма, фашистская революция была насквозь пропитана боевой направленностью вовне. Ее лозунги звучали задорным шовинизмом, ненавистью к синклиту версальских владык, страстною жаждой лучшего места под солнцем. Если внутри страны социалисты и либералы говорили: «фашизм – это реакция», то заграницею это суждение звучало иначе: «фашизм – это война».

Победа в трудной войне далась трудно. Разочарование в плодах победного мира породило красное революционное движение в стране. Но дух победы все же преодолел разочарование в ее плодах. Патриотический Ромул убил красного Рема. «Фашизм – гласит первый член фашистского декалога – есть победоносная нация, не пожелавшая быть низведенной до уровня наций побежденных и разгромленных». Недаром на вопрос о партийной «программе» фашисты в первые годы любили отвечать, что их программа выражается одним словом: Италия!.

Муссолини, уйдя от социалистов, некоторое время, как известно, защищал своеобразную концепцию «революционной войны». Но в 1919, полагая начало фашизму, в области внешней политики он уже едва ли не целиком усваивает принципы более обычного и более последовательного национализма. Воспоминания о Ницше и Сореле позволяют ему облечь свои новые взгляды в общие, философски звучащие формулы. Но их содержание одинаково далеко и от индивидуалистического антиэтатизма Ницше («государство – самое холодное из всех холодных чудовищ»), и от синдикалистского интернационализма Сореля («синдикаты объявляют себя антипатриотами»).

Муссолини выступает с откровенной апологией экспансии. Подвергая ожесточенной критике поведение итальянских представителей на версальской конференции, он противополагает позиции «отречения» идеологию империализма. «Империализм – вечный и неизменный закон жизни, – пишет он в «Пополо». – в основе своей это не что иное, как потребность, желание расширения, воля к расширению, осуществляемая каждым индивидуумом, а также каждым живым и жизнеспособным народом. Как у индивидуумов, так и среди народов один империализм отличается от другого прежде всего средствами своего действия. Империализм отнюдь не должен быть, вопреки распространенному мнению, непременно аристократическим и милитаристским, – он может быть также демократичным, мирным экономическим, духовным».

И фашистские когорты с места в карьер втягиваются в борьбу за национальное «расширение». Муссолини братается с Д'Аннунцио. Последний для первых отрядов фашистской молодежи – идейный вдохновитель, почти такой же кумир, как сам Муссолини. Настроения военной молодежи подогреваются ярко ксенофобной пропагандой. Враждебные демонстрации против бывших союзников становятся заурядным явлением. По мере роста фашистского движения националистический задор уличных толп все разгорается. Правда, в истории с Фиуме Муссолини во время дает отбой, но внешние вспышки вражды к обманувшим, одурачившим Италию версальским заправилам, и среди них особенно к Франции, не прекращаются. В 1921 специальная французская военная миссия подвергается в Венеции грубым оскорблением толпы. Нечто подобное происходит и в Милане. Муссолини в своей газете недвусмысленно одобряет этот образ действий: «миланское и венецианское население – пишет он – хотело выразить свое отвращение к заносчиво антиитальянской политике Франции».

Выступления фашистского вождя вплоть до самого захвата власти сплошь заполнялись притязательными националистскими лозунгами. Даже совсем накануне революции, на неаполитанском партийном конгрессе, он еще счел уместным поговорить и о Далмации, и о Тунисе, и о греческих островах. Понятно, что заграницею, и прежде всего во Франции и Югославии, весть о фашистском перевороте была встречена не без тревоги за будущее.

Однако уже в первом своем министерском интервью представителям иностранной прессы дуче круто меняет стиль. Власть обязывает. Что подходило главарю лихих революционных шаек, то не к лицу полновластному премьеру. И речь его полна умеренности и успокоительных заверений.